Подошел немолодой офицер, маленького роста и полный. Впотьмах нельзя было разглядеть ни лица его, ни платья. Мы, собеседники, по военному поклонились ему; один из них шепнул мне, что это комендант Палермо, полковник Ч***, друг Гарибальди. Другой представил меня ему как члена вновь пришедшей экспедиции. Комендант спросил у меня, сколько человек в нашей партии и еще что-то, касающееся того же. Я спросил его, что намерены делать с нами, и долго ли мы будем оставаться в Палермо.
– А не знаю, – сказал он, – мы уже уведомили о вашем прибытии диктатора, но мы не знали, что вас так много. Впрочем ему это будет приятный сюрприз; в настоящее время ему люди нужны. В ожидании его распоряжения, вы пробудете здесь. Товарищи ваши, отправившиеся сегодня вечером, сами не знали, куда их везли… Да вы ломбардец? – спросил он вдруг совершенно неожиданно.
Я отвечал отрицательно.
– И не венецианец?
– Нет, даже не итальянец, – сказал я, чтоб избавить бедного старика от труда пересчитывать все провинции Италии.
– Так вы венгерец, – заметил он уже вовсе не вопросительно.
– И то нет. Я славянин.
Если б я сказал, что я троглодит, это бы меньше удивило коменданта. Глаза его блестели в темноте и обегали меня с ног до головы.
– Да, великая и эта нация, – прибавил он после нескольких минут молчания.
– Вот тебе квартирный билет, да пойдем ужинать, – сказал подошедший ко мне адъютант главного штаба.
Слово ужинать странно прозвучало мне после нескольких дней, проведенных на пище, которую и сам Св. Антоний не почел бы роскошною. Мы уселись в коляску и отправились. Было так темно, что города решительно нельзя было рассмотреть.
– Santo diavolone![45] – закричал вдруг кучер, остановив свою клячу и слезая с козел, – ведь придется назад ехать.
– А что?
– Да вишь завалили как улицу, проклятые…
– Кто такие?
– Известно кто! Камня на камне не оставили в городе. Сколько домов развалилось совсем! А ведь всё на улицу валится; так где же тут проехать, да еще ночью.
Все это мы скорее угадали, нежели поняли, благодаря особенности сицилийской речи, которую и сами сицилийцы не всегда понимали бы, если бы не примешивали к разговорам выразительную жестикуляцию.
Возвращаться мы не имели желания, а потому вылезли из экипажа и расспросили