«А может, мне пошло бы на пользу какое-то время пожить в полной изоляции от звуков, впечатлений, от мира в целом, чтобы наконец расслышать то, что есть во мне. Не может ведь и там звучать тишина…» – думала она, удаляясь от бара, унося в себе недоумение.
До сих пор Женька так и не расслышала, чего просит ее душа, какое будущее ей пророчит. Догадывалась, что многим не удается различить этот сокровенный шепот за всю жизнь. Зачем же тогда жизнь?
Точно знала одно: шуршание купюр не заставляет замирать ее сердце. Хотя вокруг твердили, что богатыми становятся личности, а бедным быть стыдно. Забыли, как беден был Иисус…
Пытаясь вырваться из лап безденежья, Женька вместе с тем не видела ничего постыдного в нищете великих актеров, писателей, художников. Ей было бы стыдно жить в роскоши рядом с такими людьми. Но был ли среди их новых соседей хоть один достойный? Личность?
По дороге домой она размышляла о том, кого назвала бы личностью… И решила, что этот человек должен был отдать миру так много себя, что соприкоснувшимся с этим подаренным стало радостнее жить. Радостнее еще и оттого, что с его помощью они поднялись хотя бы на ступеньку по той незримой лестнице, которая ведет к истинной высоте. Где можно вдохнуть самый свежий ветер…
– Вы совсем недавно разбогатели, да?
Внезапный вопрос выдернул Женьку из своих рассуждений. В каком-то километре от дома она увидела Мишку, стоявшего под березой на обочине. Оно клонилось к нему, это дерево, тянулось плакучими ветвями, и каждый лист дрожал от нетерпения коснуться коротко стриженных волос. Мишка ждал, сложив на груди руки, но вид у него при этом не был вызывающим. Он так приветливо улыбался…
– Разбогатели! – презрительно-глуповатое фырканье. – Слово-то какое… Допотопное. Почему это ты так решил?
– Ты все-таки допила сок…
– А с чего ты взял, что мы все же разбогатели? Может, я приехала из… Балашихи?
– Я видел, как вы переезжали. Да я не выслеживал, не смотри так! Мне нравится бродить повсюду. А от вашего дома неплохой вид.
– Ты художник?
– Я похож на художника? – Он чуть отвернулся, и его щека опять покрылась светящимся жаром рисунком.
– Вообще-то, нет. Слишком ты бритый для художника. Я представляю их похожими на хиппи шестидесятых.
– Тогда почему же ты решила, будто я художник? У меня откровенно безумный вид?
– Ну…
– Можешь считать меня художником. В общем-то, это не будет неправдой.
В этих его словах чувствовался привкус зазнайства, но на этот раз Женька не стала протестовать. Слишком хорошо помнила то ощущение паники, что стало бешено пульсировать внутри, когда она не обнаружила Мишку у выхода из бара.
– Не желаешь ли прогуляться? – спросил он, и его тон опять показался ей чересчур галантным, несовременным.
Заглянув в лицо, Мишка послал улыбку, которую ей уже хотелось видеть:
– Пойдем, я покажу тебе,