щелкщелкщелк
Тогда он впервые услышал этот звук.
щелкщелкщелк
Монотонный треск, какой издает леска в спиннинговой катушке, когда поддеваешь крупную рыбу.
щелкщелкщелк
Вольфа пригвоздило к постели. С этим звуком шестеренки сингуматора опускали гроб Франсин в рыхлую землю. Весь дом превратился в музыкальную шкатулку, зловещая мелодия которой играла для него одного.
щелкщелкщелк
Тем июньским вечером, готовясь отойти ко сну, Вольф закрыл глаза и рассудил, что просыпаться ему вовсе не обязательно.
щелкккккккккк ккк ккк кк
А так этот треск зазвучал сегодня – уже не в собственном доме, а на кухне съемной квартиры, – стоило провести линию в журнале. Он поднаторел, сделался гуще. Но, что важнее, он принес ответы. Вольф сбился с курса, когда решил, что может сбежать от наваждения, заключив со своим прошлым и всем окружающим миром трехсторонний пакт о ненападении. И этот треск – не отголосок минувших дней, а поступь самого времени, которое заманило Вольфа в ловушку и теперь избавлялось от него методичным, таким естественным для постороннего глаза нажимом: заставляло стареть и увядать. Он бы стерпел рука об руку со своей старушкой, но не в одиночку, нет-нет, в одиночку его пережуют и выплюнут. Вот и ответ. Бескрайнее море – разлитая краска, а хваленый корабль – миниатюра в бутылке. Он сбился с курса, когда решил, что у него есть какой-то там курс.
щелкккккккккк ккк ккк кк
Вольф вмазал по оконной раме, развернулся и плюхнулся за столик. К чему сокрушаться о прошлом и размышлять, как могли попадать костяшки домино, если, в конце концов, сам оказываешься пустышкой?
щелкккккккккк ккк ккк кк
Вольф потянулся за конфеткой.
Перед глазами вспыхнул их с Франсин извечный спор. Один из множества, вообще-то. Спорили они по любому поводу и с азартом. Вкуснее ли лапша, если ее варить дважды? (да, утверждала Франсин). Нужно ли оставлять чаевые, если они включены в счет? (да, утверждал Вольф). Каждый раз перепалка превращалась в пение каноном – говорили одно и то же, просто с запозданием, потому Франсин подшучивала, что последнее слово всегда за Вольфом, и слово это: как скажешь, дорогая. Вот таким же бессмысленным и беспощадным был их фарфоровый спор. Вольф отказывался пить из чашки – ну не пролезали его пальцы с фалангами, которые пузырились под кожей, как созревшие горошины в стручке, в эти ручки-петельки. Франсин настаивала, что его чертовы пальцы и не должны никуда пролезать, чашку поднимают прищепом, особенно, когда речь идет о какой-то там немецкой марке какой-то там специальной формы. Вольф не запомнил ни марку, ни форму.
щелкккккккккк ккк ккк кк кккккк
Все, с него хватит!
щелкккккккккк ккк ккк кк кккккк кккк к к к к к
Вольф посмотрел на журнал и улыбнулся – сегодня он открыл его в последний раз. Треск усилился, начал ввинчиваться в перепонки,