– А что, кто-то из близких болен этим самым… ну, когда кровь не останавливается?
– Болен Алексей Николаевич, – чуть помедлив, сказала Милица Николаевна, – цесаревич, наследник престола.
Распутин на слова «цесаревич» и «наследник престола» никак не среагировал, будто бы и не слышал их, расправил рукою черную бороду.
– Если надо – помогу… Как же не помочь?
– Но для этого нужно приехать в Питер.
– Прибуду, – пообещал Распутин, считая, что приглашение в царскую семью он уже получил. – Раз надо самому батюшке-наследнику – я обязательно прибуду.
И вот он шел в Питер. Но не весь путь он одолевал пешком – и без того ноги сбиты, обувь горит, будто в костер попадает, – до Москвы он доехал на поезде и от Москвы до Питера половину одолел на поезде, а вот дальше пошел пешком, считая, что таким способом он привлечет к себе внимание, а главное – усилит свою святость.
Через день он был в Санкт-Петербурге – чопорном, блестящем городе, подавившем Распутина своей красотой, ровностью улиц, распаренной гладкостью мостовых, где все камешки уложены так ровно, что хоть линейкой замеряй, обилием белых колонн и пилонов на домах, лихими извозчиками, стремительно, будто ветер, носящимися по Питеру, – не приведи Господь попасть такому под колеса: мигом сомнет, раскатает в блин, извозюкает конским навозом, да еще хозяин от всей души огреет кнутом.
Извозчиков Распутин стал бояться с первых часов пребывания в Санкт-Петербурге. Но еще более извозчиков он боялся генералов, которых в Питере насчитывалось более чем в каком бы то ни было другом российском городе. Разинув рот, на углу одной из нарядных улиц он загляделся на то, как генерал переводит через мостовую трех длинноногих, длинномордых диковинных гончих собак, и получил от генерала удар по зубам.
– За что? – вскричал, задохнувшись от боли, Распутин.
– А чтоб впустую не пялился, – добродушно ответил генерал. – Не положено.
Генералы – это не извозчики, генералы – стать особая, Распутин еще не раз в своей яркой жизни будет получать зуботычины от генералов.
Был даже случай, когда он от одного генерала даже спрятался под чугунной скамейкой Летнего сада и сидел там до тех пор, пока генерал – седенький, неторопливый, добродушный, со старческой одышкой и пушистыми, вышедшими из моды бакенбардами пушкинской поры – не одолел всю садовую, заставленную мраморными бюстами аллею.
А генерал совершал свой проход долго, у каждой скульптуры останавливался, внимательно читал название, восхищенно причмокивал губами, откидывался назад, чтобы скульптуру можно было оценить как бы со стороны, отойдя от нее, снова приближался и с удовольствием разглядывал мраморное творение. Распутин, сидя под скамейкой, скрипел зубами:
– И чего это он так медленно ноги по земле волочит? Будто смерть! А?
Произошло это вскоре после того, как на квартире у Распутина появился один важный генерал в шинели с малиновой подкладкой, вежливо поинтересовался у хозяина:
– Григорий Ефимович Распутин