В фильме «Средство Макропулоса» Евгения Гинзбурга Гурченко играла женщину без возраста. Она фактически играла саму себя. В ней была магия, был какой-то пленяющий декадентский надлом… Мы записали разговор и расстались на пороге кафе. Но я еще долго стоял и смотрел, словно загипнотизированный, как Людмила Марковна под руку с Сергеем медленно шла в сторону дома. Какая красивая пара!
Я отправил Гурченко материал на заверение и уехал в Берлин. Там меня разыскали и попросили срочно ей позвонить. Я позвонил, и она сказала мне, что хочет поправить текст интервью. Мне это не понравилось: я боялся, что из материала «уйдет» все самое интересное. Но выхода не было. На следующий день, когда я вернулся в Москву, мы проговорили по телефону больше часа. Поразительно, что Людмила Марковна не только ничего не убрала из нашей беседы, но и, напротив, добавила и еще сильнее обострила какие-то моменты, сделала их жестче.
В канун Нового года я набрал номер телефона Гурченко, – хотелось поздравить ее и сказать, что для меня знакомство с ней стало одним из главных событий уходящего года. «Абонент недоступен», – услышал я в телефоне. Больше не перезванивал, подумав, что ей-то самой и не так уж важно было услышать мои признания. Через три месяца Людмилы Марковны не стало. Наше интервью оказалось для нее последним…
Итак, беседа с Людмилой Гурченко, записанная в декабре 2010 года.
– Людмила Марковна, меня поражает скорость, с которой вы живете. Несколько дней назад вы были у нас с Игорем в радиоэфире, потом на дне рождения Эльдара Рязанова, затем промотур вашего нового фильма «Пестрые сумерки», сегодня мы делаем интервью, потом вы снова уезжаете… Вы хотя бы иногда жмете на тормоз? Как правило, с годами темп жизни снижается.
– Да у меня как-то вся жизнь так – то густо, то пусто. Сейчас густой период, но это не значит, что он и завтра будет таким же… Я долго не снималась, а потом начала делать по три-четыре картины в год. Говорила папе: «Папа, не могу, на части разрывают». А он мне: «Дочурка, хай лучше рвуть». Вот когда «рвуть», я и держусь. Выхода нет, Вадим. Нет выхода. А вдруг завтра тишина?
– Но что все-таки вами движет?
– Желания кому-то что-то доказывать нет давно. Начиная с первой картины, с 20 лет, я странным образом будоражу воображение публики. Помню, как после «Карнавальной ночи» мне прислали письмо из комитета комсомола: «Вы там танцуете и у вас колено видно! Как можно?!» Это было целое событие: колено! Или челка – как признак вульгарности. Я из-за этого долгое время ходила с открытым лбом и платья носила узкие, чтобы не развевались, чтобы «без колена».
– Многие, в том числе и я, увидев вас недавно в шоу «Марковна. Перезагрузка», были шокированы. Вашими откровенными нарядами, номерами…
– Бо́льшая часть жизни прошла в закрытой стране, и я, боясь публики, угождала ей, её интересам. А внутри мне что-то подсказывало: слушай только себя. А как слушать себя – не знала.