Николай Александрович был взволнован. Он, наконец, до конца додумал свою давнюю мысль.
– Совершенно с вами согласен, – поддержал Мельгунова Старик. – Действительность расцвечена фантазией. Вот хотя бы это сходство нынешней Вальпургиевой ночи с Пасхальной.
Мельгунов пристально взглянул на своего собеседника, который в эту минуту вплотную приблизился к нему и впервые повернулся лицом. Света луны вполне хватало для того, чтобы его рассмотреть. Мельгунов затрепетал. Старик, в самом деле, был неотличим от Гете!
– Кто вы? Что здесь сейчас происходит? – опешил Николай Александрович.
– Видите ли, в нынешнем году в Одиссее Мирового Духа намечается интересный поворот. Все как будто бы идет к написанию последнего акта.
– В великой поэме Мирового Духа будет поставлена точка, о которой нам поведал Шеллинг?
– В общем-то, да. Хотя, если быть точным… Придет другой, и Пасху приурочит – к классической «Вальпургиевой ночи»…
– Это какой-то стих из Фауста?
– Не совсем. Скажите мне вот что: Сколько раз мы с вами здесь во Франкфурте встречались?
– Один, – выпалил Мельгунов. Получилось это у него автоматически, настолько сомкнулась их нынешняя встреча с предыдущей.
– Вы правильно посчитали. Дело пойдет. Прощайте.
И старик, кликнув собаку, двинулся по аллее и растворился в ночи.
Петербург
В тот же день в Петербурге Гоголь поздно вечером навестил Пушкина, который два дня как вернулся из Михайловского, и все не мог налюбоваться на вышедший в его отсутствие первый том «Современника».
– Завтра премьера «Ревизора», – напомнил Гоголь. – Будет, как и обещал, смешнее черта. Надеюсь, вы не забыли?
– Был бы рад, но после смерти матушки еще и месяца не прошло. Так что меня не ждите. Но не расстраивайтесь, я еще зимой у Жуковского прослушал «Ревизора» в вашем собственном исполнении, а чтец вы отменный.
– Примите мои соболезнования… очень жаль… А я как раз принес вам еще кое-что почитать… Помните, вы мне сюжет подбросили про скупщика мертвых душ?
– Как такое забудешь! Вы сами над душой стояли – идею требовали.
– Так вот я, представьте, начал, и уже две главы набросал.
– Прекрасно. Давайте только чай разольем.
Пушкин распорядился, чтобы человек подал чаю, а Гоголь достал из папки листы.
– Только не рассказывайте никому, Александр Сергеевич. Я вам первому читаю. А о том, что я писать этот роман начал, только вы, Жуковский и Плетнев знаете…
И Гоголь стал читать.
Поначалу Пушкин улыбался и даже несколько раз звонко рассмеялся, однако вскоре сделался сумрачен, и сидел безучастно.
Закончив чтение, Гоголь бросил на осунувшегося Пушкина вопросительный взгляд.
– Боже,