Технология власти. Абдурахман Авторханов

союзов. Сталину он нужен был и как «рабочая ширма», и как «рабочее» оружие одновременно, для целей, о которых не догадывался далеко не один только Томский. Когда же Томский это понял, он резко повернул профсоюзное руководство против Сталина, и на время создалось в стране новое «двоевластие» – рабочая власть во «Дворце труда» (резиденция ВЦСПС) и партийная власть в Кремле. Когда официальная советская власть в лице председателя Совета Народных Комиссаров Рыкова и теоретика партии в лице главного редактора «Правды» Бухарина заключили единый фронт с лидером ВЦСПС Томским против сталинского крыла ЦК, казалось, что дни Сталина сочтены. Под знаком этого «двоевластия» и проходил весь 1928 год.

      У порога нового года Томский был настроен весьма оптимистически, хотя в Политбюро уже лежало его первое заявление об отставке с должности Председателя ВЦСПС, если Сталин не откажется от троцкистской программы «огосударствления профсоюзов».

      После Томского на вечере больше политических тостов не было. Бухарин произнес тост в стихах, в которых, к общему удовольствию присутствующих дам, воздал должное «прекрасному полу». Поэты не остались в долгу. Начали сыпаться мадригалы на красавиц, пародии на мужчин, остроты о политиках, еврейские анекдоты, кавказские шутки. Наконец, предложили слово и Сорокину.

      – Не анекдот, а быль, – начал Сорокин серьезным тоном, как бы отрезвившись специально для данного рассказа, – а было это в прошлом году. Политбюро решило доказать Троцкому на деле, что рабочие и крестьяне не только преданы партии и ее ленинскому ЦК» но каждый из них готов умереть за дело партии. Для эксперимента вызвали в ЦК из провинции трех «представителей трудящихся» – донбасского рабочего, тверского крестьянина и минского кустаря-еврея. Вызванных подняли на последний этаж здания ЦК и привели на балкон, где в полном составе их ожидало Политбюро. Сталин обратился к рабочему:

      – В интересах партии Ленина требую от вас, товарищ рабочий, прыгнуть с этого балкона и своей жертвенностью доказать преданность рабочего класса нашей партии!

      Рабочий отказался.

      С теми же словами Калинин обратился к своему земляку-крестьянину.

      Крестьянин тоже отказался.

      Тогда Каганович обратился к кустарю-еврею, но еще не кончил Каганович своих напутственных слов, как еврей рванулся к перилам.

      – Стойте, – сказал Сталин, – для нас вполне достаточно вашей готовности умереть за дело партии, не надо прыгать, но вот объясните теперь товарищу Троцкому мотивы вашего героического порыва.

      – Очень просто, – ответил еврей, – лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас!

      От анекдотов вскоре перешли к песням. Один артист Большого академического театра исполнил несколько арий из «Евгения Онегина» и «Дона Карлоса». Какая-то восходящая звезда из того же театра спела «Письмо Татьяны», ряд цыганских романсов, из которых я хорошо запомнил «Прощай, моя деревня».

      К часам трем или четырем ночи приехал «Генерал». К нашему