хлеб, крупу, в сущности, не покупали, не получали, их добывали; милиции не было видно. Пожарные что-то тушили, но не было смысла тушить разбомбленный дом. Снаружи города всюду были немцы.
Меня собирались направить на совещание инженерных служб, три дня в городе, в БТУ – бронетанковом управлении, кажется, так, можно помыться, поспать раздетым, поманили и отменили, без всяких объяснений. Володя Лаврентьев сказал мне:
– Ты только не бери в голову, что кругом сексоты, испортишь себе жизнь. Это они нарочно делают, такой у них приемчик.
…И тут Баскаков стал выкладывать мне тревожные сигналы: солдаты собирают и хранят фашистские листовки, которые есть пропуска к немцам. Похоже, что готовят переход к противнику. Надо о таких сообщать, чтобы предотвратить, иначе мы пропадем, и без того народу мало. А кто будет сообщать, на кого надеяться? К моему изумлению, он стал мне читать Маяковского с чувством:
Я ассенизатор и водовоз,
Революцией мобилизованный и призванный…
– Мы с тобой ассенизаторы.
Маяковский тогда был мой любимец, в ответ я продекламировал ему:
– Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду.
– Лучше чего? – не понял Баскаков.
– Это тоже Маяковский. Такое у него было отношение к доносам.
Баскаков наморщил лоб, потом вздохнул:
– Высшее образование имеешь? Поэтому позволяешь себе?
На самом деле я боялся Баскакова, даже комбат побаивался его. У Баскакова была гнетущая манера, он приходил в землянку, садился и молчал. Смотрел на одного, на другого, ничего не спрашивал… десять минут, двадцать, потом встанет и уйдет так же молча, оставив и нам свое тяжелое молчание.
– Где оно, твое образование?
– Не скажу, – выпалил я.
– Чего не скажешь?
– Где оно.
– Образование не защищает. Оно – тьфу, – и тут он улыбнулся нормальной улыбкой. – Ты кончишь свою залепуху? Посмотри на себя, так ведь кирзой и останешься.
– Так точно, товарищ капитан.
– Ты чего добиваешься?
– Дайте мне увольнительную в город.
– Это зачем?
– Я пойду посоветуюсь с тетей насчет вашего предложения.
Баскаков уставился на меня. Не отводя глаз, я стоял навытяжку. Иногда я чувствую свое лицо, особенно когда оно становится глупым. Мне нравится это выражение идиота на своем. Рот приоткрыт, глаза бессмысленны, олигофрен. Он защищает меня, от него не бывает неприятностей. Солдат должен уметь хорошо придуриться. Иосиф Швейк изобрел выход из любого затруднения солдатской жизни – становиться придурком, швейковаться. Понял Баскаков или не понял, это уже роли не играло. Он заверил, что мне мало не будет, если я где-нибудь проговорюсь, обещал глаз с меня не спускать, он ко мне приставит сексотов, он меня достанет, но все это без злости. Глупость чем хороша