Никто не живет на этой безнадежной земле. Лишь поуни[26] или черноногие[27] время от времени небольшими группами пересекают ее в поисках новых охотничьих угодий, однако даже самые выносливые и бесстрашные из них стремятся поскорее оставить эти внушающие страх места позади и снова оказаться в своих обжитых прериях. В зарослях чахлых кустарников здесь рыщут койоты, канюк время от времени прорезает воздух, тяжело хлопая крыльями, и неуклюжий гризли бродит по темным оврагам, стараясь найти хоть какое-то пропитание среди безжалостных камней. Вот и все население этой дикой, Богом забытой глуши.
Нет в целом мире вида более безотрадного, чем тот, что открывается с северных склонов Сьерра-Бланки. Сколько видит глаз, простирается необозримая плоская равнина, покрытая лишайными пятнами солончаков, перемежающимися лишь купами низкорослых хилых чапарелей. Вдоль кромки горизонта на фоне неба вырисовывается рваная, зазубренная линия горных вершин в снежных шапках. И на всех этих огромных пространствах – ни единого признака жизни, нет даже следов, которые свидетельствовали бы о том, что некогда она здесь существовала. Ни одной птицы в голубовато-стальном небе, ни малейшего движения на поверхности унылой серой почвы, и надо всем этим – мертвая, гнетущая тишина.
Впрочем, то, что здесь нет следов жизни, не совсем верно. Глядя со склонов Сьерра-Бланки, можно увидеть пересекающую пустыню дорогу, которая, извиваясь, теряется где-то вдали. Она исполосована колесами и истоптана ногами множества искателей приключений. Там и сям на тусклой поверхности солончака виднеются какие-то белые обломки, поблескивающие на солнце. Подойдите поближе и вглядитесь в них! Это кости: одни крупные, шероховатые, другие – помельче, более гладкие. Первые некогда принадлежали волам, вторые – людям. На полторы тысячи миль протянулся этот призрачный караванный путь, усыпанный останками тех, кто нашел свою погибель на его обочине.
Четвертого мая тысяча восемьсот сорок седьмого года на склоне горы стоял одинокий странник, обозревая этот печальный ландшафт. Судя по внешности, его можно было принять либо за гения, либо за демона здешних мест. Определить его возраст на вид не представлялось возможным: что-то между сорока и шестьюдесятью. Худое изможденное лицо, пергаментно-коричневая кожа, туго обтягивающая выпирающие скулы; длинные каштановые волосы и борода, густо припорошенные сединой; запавшие, лихорадочно горящие глаза. Рука, не более мускулистая, чем у скелета, сжимала ружье. Человек опирался на него, чтобы не упасть от слабости, однако высокий рост и массивный костяк наводили на мысль, что в прошлом это был жилистый и сильный мужчина.