Российский читатель удивится: как же так вышло, что итальянец, родившийся в 1946 году и не знающий по-русски ни слова, у себя дома, в Ферраре, городе Ариосто и Тассо, придумал эту историю, в июле 1980 года приступил к работе над книгой и написал ее на одном дыхании. На самом деле я вынашивал ее замысел свыше двадцати лет – с тех пор, когда в конце пятидесятых, когда мне было лет одиннадцать, впервые увидел в журнале «Эпока», выпускавшемся издательством «Мондадори», фотографию царской семьи, снятую в 1913 году, когда отмечалось трехсотлетие династии Романовых.
Это было подобно удару молнии. Любви с первого взгляда. Отец, мать, дети – все невероятно красивые. Та кой красоты не встретишь среди актеров и футболистов – кумиров, которых заслуживает моя оскверненная массовой культурой эпоха. В их лицах читалось утонченное, непреходящее очарование царственности. Изысканная красота, передающаяся из поколения в поколение благодаря крови и воспитанию. Красота, которую, как и гениальность, нельзя заслужить, нельзя развить или завоевать. С ней рождаются. Это несправедливо, недемократично, однако, благодаря своей таинственной природе, тому, что подобная красота – удел избранных, она по-прежнему воспринимается как символ божественных даров, которые получают не за заслуги, а по воле случая. Случай решает, что кто-то рождается королем, кто-то наделен гением Моцарта, кто-то с чертами Греты Гарбо. Нельзя выучиться на творческого гения, как нельзя заработать лицо божественной Греты. В царственности Романовых я смутно чувствовал тайну того, чего невозможно добиться и что именно поэтому по-прежнему столь желанно. Подобный тип красоты хорошо описал Томас Манн в романах «Королевское высочество» и «Тонио Крегер», а также самый великий итальянский кинорежиссер Лукино Висконти в своих шедеврах «Людвиг» и «Леопард».
Впрочем, фотография царской семьи не поразила бы меня и роман не появился бы на свет, не прочитай я в журнале сопровождавший ее рассказ о страшном убийстве. Совершила которое расстрельная команда уральских большевиков в Екатеринбурге, где удерживали царскую семью: решение принял местный совет, испугавшись, что наступающие белые освободят Романовых. Насколько мне известно, у историков нет единого мнения по поводу того, знал ли Ленин о принятом решении. Одни говорят, что он был с ним согласен, другие – что ему пришлось с ним смириться, хотя он был категорически против. В любом случае в одиннадцать лет знать об этом и задавать себе подобные вопросы невозможно. Ребенку не понять, что такое революционное правосудие, если таковое вообще существует. Он чувствует только, где добро, а где зло. Так и я не мог понять победу варварства над красотой. В моем мозгу что-то щелкнуло и зародилось семя романа, который я написал двадцать три года спустя. Все это время, от одиннадцати до тридцати трех лет, я был буквально одержим