Трое у реки. Илья Абрамович Славицкий

газетах, уже придуманых, но всё ещё публикуемых на желтых папирусных свитках, за что их уважительно называли: Желтая Пресса – так вот, в этих газетах потом писали разное. Одни, что он пел «Барух Ата Адонай», другие, что «Обратно надо, к Карловым Корням», третьи, что про «Озириса с человеческим лицом». Тайна сия велика есмь, и вряд-ли мы её когда-либо разгадаем…

      Подпалённая верным Махмудом задница пылала в вышине. Снизу народу казалось, что очередное Вечное Солнце будет-таки гореть вечно.

      Часть Вторая. Водолаз на пляже

      …Время шло. Обожжённая задница постепенно огрубела, покрылась коркой. Давно сгоревшая набедренная повязка бывшего Младшего Помошника была заменена на новую – последнее слово техники и дизайна, детище закрытых лабораторий Храма Света.

      За способность гореть, не сгорая, такие повязки в народе называли «Неопалимая купина», хотя, порой, некоторые граждане позволяли себе вольности типа «Неоголимая», а порой и похуже. Таких граждан сначала ловили и скармливали Крокодилам бдительные Стражи, но постепенно, по мере вымирания Священных Крокодилов и повального уезда Стражей в далёкую страну Эльдорадо, обнаруженную за открытыми неугомонными финикиянами Геркулесовыми Столбами, ловить мерзавцев, или, как их стали по-современному называть, «диссидентов», стало некому, да и незачем.

      Моисей, немного осмотревшись и поняв жесткую, но не такую уж и сложную возвратно-ступенчатую механику Высшего Офиса, отмяк, раздобрел, его и ранее заметная плешь стала крупнее, что, впрочем, не мешало ему порой появляться перед народом без положенной по статусу Пыжиковой Шапки, не говоря уже о дедовских змееувитых шлемах.

      Народу это нравилось. Впрочем, что нравится народу, Моисей, как назначенный Самим Пророк, Проводник и Учитель, знал и так.

      – Главное – это начать. А если народу что-то не нравится, то это – его, народа, проблемы.

      Так говорил себе, оставаясь один, ночью, при свете собственной пылающей задницы, неутомимый Мойша. А может, он говорил это не себе, а Ему. А может, и вовсе ничего не говорил, а, стиснув зубы, тихо матерился в потолок, и жаловался, что, мол, «трудно быть богом». И сверху, этажом выше, его понимали, но помочь никак не могли. Или не хотели?