Говорит и показывает Россия. Аркадий Островский

педагогического института и постепенно поднимался по партийной лестнице. В 1959 году он стал одним из первых стипендиатов программы Фулбрайта и на год отправился в Колумбийский университет изучать американскую “пропаганду”. Он слушал лекции Джорджа Кеннана, одного из самых блистательных и проницательных американских дипломатов и политологов своего времени, автора знаменитой “длинной телеграммы”, написанной в 1946 году и легшей в основу политики “сдерживания”. Главным впечатлением, с которым Яковлев вернулся из Америки, стало расхождение между пропагандой и реальной жизнью – что в СССР, что в США. Личный опыт и взгляды оказались убедительнее советской идеологии, которой он заведовал. Несмотря на должность, с годами он не утратил врожденного крестьянского чутья, как и певучего говора родных мест.

      То, что Яковлев схлестнулся с националистами и сталинистами именно из-за Твардовского и “Нового мира”, не было случайностью. С Твардовским его многое роднило – в том числе чувство собственного достоинства и органическое неприятие национализма и антисемитизма. Сталинисты увидели в яковлевской статье 1972 года ровно то, чем она и была: объявление войны. Главный редактор “Огонька” Софронов уговорил Михаила Шолохова – главного советского писателя – пожаловаться на Яковлева в ЦК.

      Брежневу статья тоже не понравилась – не потому, что он разделял идеи противоположного лагеря, а потому, что любые внутрипартийные конфликты, особенно на идеологической почве, нарушали принцип единомыслия и консенсусного правления. Он не был ни националистом, ни либералом, а потому решил избавиться от обеих групп, чтобы те не раскачивали лодку и не создавали угроз его правлению. Александр Шелепин, возглавлявший сталинистское и националистическое крыло партии, и его соратники, нападавшие на Твардовского, лишились административных должностей, но та же участь постигла и Яковлева: его отправили за океан – послом в Канаду.

      Яковлев сам выбрал именно Канаду, и в его выборе просматривалась определенная логика: как раз туда на рубеже ХХ века при помощи Льва Толстого переселялись русские духоборы. Уже работая в этой стране, Яковлев поехал в одно из их поселений. “Изумительные люди – трудолюбивые, открытые, обходительные”, – вспоминал он потом[80]. Его поразило, что русские люди, много лет живущие на другой половине земного шара, сохранили и язык, и традиции страны, которую давным-давно покинули. Было бы, конечно, преувеличением говорить, что на Яковлева как-то повлияли их идеи, но едва ли он мог удержаться от того, чтобы не провести параллели между их судьбой и своей собственной. Ведь он тоже пошел наперекор господствующей “церкви”.

      В мемуарах Яковлева духоборам посвящено несколько страниц: он пишет об их поведении, о достоинстве, смирении, стремлении к совершенству и вере в первостепенность человеческой жизни. Тут же Яковлев рассказывает, как его мучило чувство глубокого и жгучего стыда за советскую политику, которую ему приходилось представлять