Он утер лицо и пощурился слезившимися глазами на новое платье. Отправляясь на крестины, он влез в свой парадный мундир тончайшего сукна, хоть дитя пеленай. Теперь тот был уляпан жирнючей грязью. Из-за расстегнутого сюртука белым языком лезла перепачканная глиной сорочка. От нее невыносимо несло водкой и еще какой-то кислятиной. Подбородок Петра Карловича дрогнул. Ему было невыносимо страшно на кладбище, жалко новый мундир и себя, человека мелкотравчатого, незаметного, снискивающего пропитание смиренным врачеванием. Плечи его тихо затряслись, он почувствовал соль на губах и только тут понял, что плачет.
Кукушкин сглотнул полынный ком, стоявший в горле, и, захлебываясь молитвой, истово осенил себя трижды крестным знамением − на душе тот же неугомон. Тогда он нащупал дрожащими пальцами прутья ограды, на негнущихся ногах доковылял до калитки. Тыкнувшись к ней, фельдшер обмер: он вдруг почувствовал кожей, что не один. Средь молчаливых, насупленных могил присутствовал кто-то еще, невидимый, затаившийся.
Петр Карлович ощутил, как корни волос на его голове зашевелились. Пот градом покатился по бледному, измятому лицу. Он привалился к кресту, понимая, что теряет сознание. Подгнившее дерево зловеще заскрипело, крест под его тяжестью клюнул вперед.
Какое-то внутреннее, быть может, шестое чувство заставило сдержаться и не выдать себя вскриком. Рот лекаря по-рыбьи краткими рывками ловил воздух. Ноги без-вольно подломились в коленях. Кое-как придерживаясь за кованые прутья, Петр Карлович с Божьей молитвой опустился на могильный холм: в глазах потемнело.
Глухое постукивание по земле вернуло Кукушкина к реальности.
Сквозь щель полуоткрытых век он приметил крохотный блудячий лепесток пламени, скачками двигавшийся вдоль могил. Фельдшера заколотила передрожь. Внезапно в мерцавшем отблеске на миг обозначился силуэт движущегося человека. Огонек моргнул и замер, точно в раздумье.
Ни жив ни мертв, Кукушкин не сводил с него затравленного взгляда. Левую щеку била судорога, но рука продолжала сжимать прут ограды. К ужасу фельдшера огненный язычок качнулся и поплыл к нему. Петр Карлович плотнее вжался в пустоту между могилой и решеткой. По-хмелья, терзавшего его, как не бывало. Пламя неумолимо приближалось. Несчастный перестал дышать, и лишь серд-це вещало: «Край твой пришел, Кукушкин!»
Миг, другой, третий…
Черный плащ шершавым сырым краем шлепнул его по уху. Большие морские сапоги прочавкали у самого носа. От них повеяло смертью. Еще малость, и он перестал их слышать.
Вдали над бухтой скрещивались молнии. Воздух стоял тяжелый, беременный влагой. Скорилась гроза. Стремительно налетевший ветер понукал деревья, вырывая у них пыточные стоны.
Кукушкин