Этот пушкинский мотив «договора» с некой «темной силой» также будет играть важную роль и в романе Булгакова, который, внося в сюжет своего романа постоянные тонкие аллюзии и намеки на то, кому Мастер мог быть обязан своим вдохновением при написании романа о Понтии Пилате, балансирует на грани самых разных намеков. В булгаковском «разговоре редактора с поэтом» речь также идет о некой «сделке» – о необходимой правке рукописи поэмы об Иисусе Христе, написанной Бездомным, но перед Иваном Бездомным не стоит проблема сохранить в неприкосновенности свою внутреннюю свободу и неподкупную совесть художника. Поэтому у Булгакова в этот разговор, как и полагается, когда речь идет о договоре с совестью, вмешивается «некто» третий: когда «высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее <..>, в аллее показался…». И это был не Бог с его воззваниями к поэту, как в «Пророке» Пушкина («И бога глас ко мне воззвал: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей…»). У Булгакова сам дьявол (в библейской родословной которого мы также найдем и «шестикрылого серафима»), вмешавшись в спор между булгаковскими героями – поэтом и редактором, вершит дальнейшие судьбы московских «пророков» (а точнее, лжепророков).
Если у Пушкина в «Пророке» «шестикрылый серафим» (генеалогия которого, также как и у Черта Достоевского, может восходить к «падшему» серафиму Люциферу), совершает инициацию с рассечением груди :
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал…
– то у Булгакова Воланд совершает «инициацию» с отрезанием головы: «Вам отрежут голову» (гл 1).
Булгаков включает здесь весь многовековой опыт изображения дьявола в литературе, в том числе, и гротескное. Более того, здесь сказался весь его талант к пародийному переосмыслению традиционных сюжетов и одновременно горькая и трагическая ирония. В «железный век» Булгакова «десницею кровавой» становится другой инструмент, роковым образом действующий как меч ангела-серафима – роковой московский