Оля потихоньку вскарабкалась на высокий стул, правая задняя ножка которого нещадно была скрючена от времени, отчего стул опасно покачивался. Подобрав под себя ноги, она накрыла белые коленки пушистой тканью, и примолкла, дожидаясь, пока мама обратит на нее внимание.
Время тикало, но ничего ровным счетом не происходило – под потолком мерно шли старые, пожелтевшие от готовки часы, мама стояла, баюкая внутри себя переживания и все крики, которые они с отцом посвятили друг другу, похожая на каменную статую. В животе у девочки заурчало от голода, она поежилась не столько от холода, сколько от напряженного воздуха, оставшегося в тесной кухне после ухода отца.
Мама отмерла, провела руками по лицу, будто пытаясь стереть скандал со своих налившихся слезами глаз и круглых щек, и наконец, обернулась. Она напоминала собственную серую тень, каштановые волосы свисали сосульками, прикрывая чахоточный румянец на бледном лице.
– Завтрак?.. – тихонько спросила Оля, и мама глянула на нее, как на нечто отвратительное. Замерла вновь, разглядывая девочку, как поселившуюся на кухне кучку зеленоватой плесени, а потом бросила отрывисто:
– Большая уже. Приготовь сама.
И вышла из кухни, сгорбленная, как старуха, поникшая и озлобленная. Оленька посидела немного, думая о том, что впервые мама так бросила ее прямо посреди этого стылого зимнего утра, и ушла. Просто ушла. Делать было нечего – спустившись со стула, как с собственного Эвереста, девочка поняла, что впервые в жизни мама не пожурила ее за голые ноги и не заставила надеть мягкие, теплые тапочки в виде медвежат. Оленька сбегала бы в комнату, но там находились родители, между которыми вновь творилось что-то ненормальное, а снова видеть их расстроенные и злые лица ей вовсе не хотелось. Поэтому, робко перебирая замерзшими пальчиками на ногах, девочка осторожно разожгла синий цветок газовой конфорки, зашипевшей от чадившей дымом спички, и с трудом водрузила тяжелый чайник на огонь.
Достать до какао не было никакой возможности – девочка сморщилась, готовая вот-вот горько расплакаться, только бы мама вернулась к ней и помогла. Но из гостиной что-то вновь грубо бросил отец, мама зашептала на него так яростно и горько, что Оля затолкала свои печали куда-то глубоко-глубоко. Не хватало расстроить маму еще больше, лучше уж самой приготовить себе завтрак. Поэтому доставать пришлось куцый, сероватый пакетик с черными пылинками чая, засовывать его в отцовскую кружку (ее чашка в форме тигренка стояла на верхней полке) и заливать бесконечно плюющимся кипятком из свистящего чайника. Несколько капель попали ей на руку, и Оленька ойкнула, едва не уронив на пол круглый белый бидон чайника.
Но чай поспевал в чашке, напитываясь горьковатой чернотой, пыша химическим ароматом клубники. Пока никто не видел, девочка позволила себе съесть сразу три конфеты, и,