Прошло два года, и все было вроде бы по-прежнему: оставалось в стадии романтической неопределенности, которая Пашу пока вполне устраивала. Однако Паша, к своему неудовольствию, стал замечать перемены в Лене. Она как-то замкнулась, больше молчала, пропал ее веселый смех, на вопросы о том, что с ней происходит, она лишь отвечала, что ничего, все в порядке. Паша же чувствовал, что она хочет поговорить, и догадывался, о чем, но, как мог, оттягивал этот момент. И вот как-то раз, когда они уже лежали в постели в объятиях друг друга и ночи, она решилась.
– Паша, ты не хочешь завести ребенка? – еле слышно пробормотала она, робко уткнувшись в его плечо и на него не глядя.
Он тяжело вздохнул.
– Ты же знаешь, что я этого очень хочу, но пока не могу себе этого позволить. Ты же видишь, как я живу. Втроем с ребенком мы не сможем здесь жить. Я хочу, чтобы у моего ребенка было все, что ему нужно, я не хочу думать о том, где достать денег, чтобы купить ему еду и одежду, или выгадывать время, когда он будет спать, чтобы мы с тобой могли побыть вдвоем. Или видеть, как он мучается оттого, что у него нет собственной комнаты и все приходится делать в нашем присутствии. Ребенка нужно заводить, когда сможешь его обеспечить всем необходимым. Когда я выплачу ипотеку, мы сможем поменять эту квартиру на двухкомнатную, и там уже подумаем о ребенке. Мне осталось всего три года. А пока можем завести кошку или небольшую собаку.
Лена не сказала ничего, повернулась к нему спиной и судорожно вздохнула. Наутро она была мрачней, чем обычно, но Паша постарался быть ласковым и заботливым и надеялся, что она отойдет и все снова станет так, как было раньше. В конце концов, через 3 года ей будет только 30, она успеет еще родить пару детей, можно пока и подождать.
В тот день они уходили с работы не вместе, и, открывая дверь, Паша думал, что Лена уже пришла. Но в квартире было темно. Он включил свет и заметил на тумбочке лист, весь исписанный размашистым, нервным почерком.
Я сделала все, что могла. Я сделала тысячу