пусть же благословляется здесь Имя Господне отныне и во веки!»
Вздохнул из глубины сердца юный подвижник и сказал брату:
– Ты высказал, господин мой, то самое, что давно было у меня на душе, чего я всем сердцем желал, но не дерзал высказать. Любезно мне слово твое: пусть эта церковь будет освящена во Имя Пресвятой Троицы. Ради послушания я вопрошал тебя, не хотелось мне иметь в сем волю свою, и вот Господь не лишил меня желания сердца моего!
«В сем рассуждении, – замечает один его жизнеописатель, – открылось его глубокое духовное просвещение: самым наименованием храма он проповедовал всем главнейшую истину Христианства – о Триипостасном Божестве».
«Его ум, – говорит святитель Филарет, – устремился тогда к высочайшему христианскому догмату, дабы привлечь за собой умы даже младенцев веры. Посвятив храм сей Имени Пресвятой Троицы, он сделал то, что здесь, в его обители, по самому напоминанию имени храма, каждый поклонник богословствует, исповедует и славит Живоначальную Троицу и, богословствуя, приносит свою молитву».
Затем оба брата пошли в Москву, чтобы испросить благословение Всероссийского Митрополита Феогноста на освящение церкви. Святитель милостиво принял просителей и послал с ними священнослужителей, которые взяли с собой святый антиминс с мощами святых мучеников и все потребное для освящения храма. Церковь, по желанию братьев, была освящена во Имя Пресвятой и Живоначальной Троицы. Так скромно, по-пустынному смиренно, было положено основание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, столько прославленной впоследствии именем преподобного Сергия! «Справедливо сия церковь, – замечает при сем блаженный Епифаний, – наречена во Имя Святой Троицы: она основана благодатью Бога Отца, милостью Сына Божия и поспешением Святаго Духа».
Это произвошло в 1340 году, уже при Великом князе Симеоне Иоанновиче Гордом.
«Какой несказанной радостью радовался юный подвижник наш, когда увидел освященным дом Божий! – говорит святитель Платон. – Теперь оставалось ему и самого себя всецело уготовать в жилище Духа Святаго». И он, действительно, еще с большей ревностью стал подвизаться в посте и молитве, в трудах и терпении. Мира как бы вовсе не было для юного отшельника: он умер для мира и мир умер для него навсегда.
Не то было со старшим братом. Суровой, неприветливой показалась ему дикая пустыня. Он видел здесь одни труды и лишения. Никаких удобств для безбедного существования тут не было. Никто не заходил к отшельникам, трудно было достать самое необходимое. На далекое расстояние не было не только сел или дворов, но и пути людского, кругом их убогой келлии и церквицы – непроходимая чаща лесная, с негостеприимными обитателями – дикими зверями…
Не выдержал Стефан этих скорбей пустынных, он вовсе не был подготовлен