про ту ярмарку. Раз иду в своём платочке, и из-под платочка вижу: громадная женщинам, даже баба, бабища в короткой малиновой юбке с блёстками под шарманку танцует. А шарманку вертит – чиновник. Немолодой уже, зелёный, с красным носом, с кокардой. Тут я его страшно пожалела: бедный! должно быть, с должности прогнали за пьянство, так он с голоду… А оказалось, Марина, от любви. Он десять лет тому назад, где-то в своём городе, увидел её на ярмарке, и тогда она была молоденькая и тоненькая и, должно быть, страшно трогательная. И сразу в неё влюбился (а она в него – нет, потому что была уже замужем за чревовещателем), и с утра стал пропадать на ярмарке, а когда ярмарка уехала, он тоже уехал, и ездил за ней всюду, и его прогнали с должности, и он стал крутить шарманку, и так десять лет и крутит, и не заметил, что она разжирела – и уже не красивая, а страшная… Мне кажется, если бы он крутить перестал, он бы сразу всё понял – и умер.

      – Марина, я сделала ужасную вещь: ведь его та женщина ни разу не поцеловала – потому что, если бы она его хоть раз поцеловала, он бы крутить перестал: он ведь этот поцелуй выкручивал! – Марина! Я перед всем народом …Подхожу к нему, сердце колотится: «Не сердитесь, пожалуйста, я знаю вашу историю: как вы всё бросили из-за любви, а так как я сама такая же…» – и перед всем народом его поцеловала. В губы.

      Вы не думайте, Марина, я себя – заставила, мне очень не хотелось, и неловко, и страшно,:и его страшно, и её страшно, и… просто не хотелось! Но я тут же себе в жизни не целовал, – три. И уже не поцелует, – четыре. А ты всегда говоришь, что для тебя выше любви нет ничего, – пять. Докажи, – шесть». И есть, Марина, поцеловала! Это был единственный трудный поцелуй за всю жизнь.

      А он, должно быть, до сих пор стоит… Десять лет, десять лет пыльных площадей и пьяных мужиков, а поцеловала всё-таки не та!

      Звучит песня Елены Фроловой «ТЫ ЗАПРОКИДЫВАЕШЬ ГОЛОВУ…»

      Ты запрокидываешь голову

      Затем, что ты гордец и враль.

      Какого спутника веселого

      Привел мне нынешний февраль!

      Преследуемы оборванцами

      И медленно пуская дым,

      Торжественными чужестранцами

      Проходим городом родным.

      Чьи руки бережные нежили

      Твои ресницы, красота,

      И по каким терновалежиям

      Лавровая твоя верста… —

      Не спрашиваю. Дух мой алчущий

      Переборол уже мечту.

      В тебе божественного мальчика, —

      Десятилетнего я чту.

      Помедлим у реки, полощущей

      Цветные бусы фонарей.

      Я доведу тебя до площади,

      Видавшей отроков-царей…

      Мальчишескую боль высвистывай,

      И сердце зажимай в горсти…

      Мой хладнокровный, мой неистовый

      Вольноотпущенник – прости!

      Звучит длинный пронзительный паровозный гудок – символ очередного расставания, очередной потери.

      Голос за кадром.

      1921, из письма Сергею Эфрону

      18-го января было три года, как мы расстались. 5-го мая будет десять лет, как мы