– На то он и муж, и конунг, Сигурд Виннарен, – сказал Исольф.
– А мы трусили, – сказал Гуннар.
– Мы не трусили, – спокойно возразил Исольф, – мы исполняли приказ дроттнинг.
– Чего молчите-то?! Долго угощения ещё ждать, черти вас защекочи! А, победители чумы? – спросил Легостай нетерпеливо, стирая ладонью дождевые капли, залившие ему всё лицо.
Мы все трое повернулись к нему. Как хорошо было видеть его, приехавшего из того, нормального мира, где нет чумы, нет палаток, забитых бутылями с горючим маслом…
Я влетел в палатку, у входа бросая и шапку и плащ.
Я сразу вижу её, лежит навзничь на ложе. Ложе, Боги, какое там ложе – складная походная койка-ящик, как у всех солдат…
Пылающие щёки, обмётанный опухший рот, глаза запали глубоко, дышит с шумом, но дышит… Дышит!
Я бросаюсь к ней. Я весь мокрый. Долой всю одежду. Остаюсь в одних штанах.
Горячая какая… кажется, обжигает мне руки, грудь. Я прижимаю её к себе.
Как исхудала! Руки помнят совсем другую, упругую, гибкую, мягкую. Тёплую. А эта… Её нет почти под этой рубашкой. Тоненькие косточки…
– Сигню… – я прижимаюсь к дорогому лицу, изменённому болезнью…
Моя любимая… Моя Сигню, ну нет! Я не дам тебе умереть.
Голос Хубавы в моей голове: « Если чума – ничто не спасёт ни её, ни тебя. Из сотни выживает один, ну, пять… Но… не должно быть чумы, Кай Сигурд. Три месяца не было ни одного нового больного».
И глаза Хубавины серьёзные серые помню, глядят остро, будто проникнуть в моё нутро хочет, поглядеть, не гниль там?
А ещё я помню слова Ганны, когда-то здесь, в Норборне она сказала о Сигню: «Надеюсь, она никогда не заболеет, потому что спасать её будет некому»…
Я смотрю на лицо Сигню, тонкие прядки выбились из плотно заплетённых кос, липнут к щекам. Она не чувствует моих прикосновений…
Начинает работать моя память, как говорила Хубава? У меня все её напутствия будто записались в голове, не зря всю жизнь записки делаю.
«Лихорадка – охлади. Голову и там, где пульс, иначе от лихорадки сгорит»…
Пока я прикладываю мокрые полотенца к её лбу, к груди, парни натаскали полную лохань ледяной воды из ручья, что под холмом.
Гоню всех и сажаю её в эту воду прямо в рубашке. На ноге повязка – её я тоже не снимаю. Только косы остаются свисать за борты и лежат концами на полу.
В холодной воде она приоткрывает глаза:
– Си-игурд… – и улыбается.
Неужели я вижу её улыбку?!
– Я здесь, милая, – я касаюсь её лица пальцами.
Но скоро её начинает знобить, и я вытаскиваю её из воды. Не снимая мокрой рубашки, облепившей её тело, она будет охлаждать её ещё некоторое время…
Кажется ей трудно дышать, когда лежит так низко… Я приподнимаю её выше. Нет, всё равно дышит тяжело…
К рассвету лихорадка, кажется, немного ослабла. И дышать стала ровнее. Теперь и я могу позволить себе задремать. Я ложусь рядом