– Вот был человек! – воскликнул он. – Никогда великий Гарсиа— «il gran Garcia» – не унижался до того, чтобы петь, как теперешние теноришки-tenoracci – фальцетом: всё грудью, грудью, voce di petto, si![8]. – Старик крепко постучал маленьким засохшим кулачком по собственному жабо. – И какой актер! Вулкан, signori miei[9], вулкан, un Vesuvio! Я имел честь и счастье петь вместе в ним в опере dell’illustrissimo maestro[10] Россини – в Отелло! Гарсиа был Отелло – я был Яго – и когда он произносил эту фразу… – тут Панталеоне стал в позитуру и запел дрожавшим и сиплым, но все еще патетическим голосом:
L’i… ra daver… so daver… so il fato
lo più no… no… no… non temerò![11]
– Театр трепетал, signori miei! но и я не отставал; и я тоже за ним:
L’i… ra daver… so daver… so il fato
Temèr piú non davro![12]
И вдруг он – как молния, как тигр:
Мorro!.. ma vendicato…[13]
Или вот еще, когда он пел… когда он пел эту знаменитую арию из «Matrimonio segreto»: Pria che spunti…[14] Тут он, il gran Garcia, после слов: I cavalli di galoppo[15] – делал на словах: Senza posa cacciera[16] – послушайте, как это изумительно, com’è stupendo![17] Тут он делал… – Старик начал было какую-то необыкновенную фиоритуру – и на десятой ноте запнулся, закашлялся и, махнув рукою, отвернулся и пробормотал: «Зачем вы меня мучите?» – Джемма тотчас же вскочила со стула и, громко хлопая в ладоши, с криком: «Браво!.. браво!» – подбежала к бедному отставному Яго и обеими руками ласково потрепала его по плечам. Один Эмиль безжалостно смеялся. Cet âge est sans pitié – этот возраст не знает жалости, – сказал уже Лафонтен.
Санин попытался утешить престарелого певца и заговорил с ним на итальянском языке (он слегка его нахватался во время своего последнего путешествия) – заговорил о «paese del Dante, dove il si suona»[18]. Эта фраза вместе с «Lasciate ogni speranza»[19] составляла весь поэтический итальянский багаж молодого туриста; но Панталеоне не поддался на его заискивания. Глубже чем когда-либо уткнув подбородок в галстук и угрюмо пуча глаза, он снова уподобился птице, да еще сердитой, – ворону, что ли, или коршуну. Тогда Эмиль, мгновенно и легко краснея, как это обыкновенно случается с балованными детьми, – обратился