Мира Яковенко (1917–2005) – физик по образованию, не была профессиональным литератором, но, несомненно, обладала писательскими способностями. И больше всего ее интересовали судьбы людей, переживших ГУЛАГ.
Она начала записывать истории тех, кто освободился из сталинских лагерей, уже во второй половине 1950-х годов. В то время она часами просиживала в очередях в Прокуратуре СССР, в Верховном суде, в Военном трибунале, добиваясь реабилитации своих репрессированных родственников (она из семьи украинских интеллигентов-просветителей) и слушала исповеди бывших заключенных, сидевших рядом с ней у дверей служебных кабинетов. Тогда казалось, что узнать правду о сталинских тюрьмах и лагерях можно только от очевидцев (впервые заговоривших после долгих лет молчания), что секретные архивы, если в них что-то и сохранилось, не будут открыты никогда. Но было очевидно, что лишь немногие сумеют описать пережитое и вообще отважатся за это взяться. Поэтому Мира Яковенко считала, что надо успеть записать то, что свидетели смогут и захотят рассказать.
Конечно, никакого магнитофона у нее тогда не было. Но она порой даже не могла делать записи от руки в присутствии рассказчика, справедливо опасаясь, что это повлияет на степень его откровенности. Чаще всего она записывала то, что услышала, уже дома, по памяти. Позже она говорила, что ее тексты не столько исторические свидетельства, сколько литературные заметки, и главное, чего ей хотелось добиться, – чтобы получился живой рассказ и живой образ рассказчика. В случае с Агнессой Мироновой это удалось Мире Яковенко лучше всего.
В “Агнессе” нет и пафоса самооправдания, присущего многим мемуарам бывших узников ГУЛАГа, которые были написаны в начале 1960-х годов, главным образом для того, чтобы доказать, что выдвинутые против их авторов на следствии обвинения были ложными, признания добыты под пытками, что они всегда были верными партийцами, боролись с троцкизмом, с “правым уклоном” и т. д.
Агнесса Миронова не боится наговорить лишнего, вспомнить то, что кому-то могло показаться опасным. Возможно, это объяснялось тем, что в ней не было никакого фанатизма, слепой веры в коммунистическую партию, в Ленина или Сталина, и она не пережила тяжелых разочарований, не пыталась цепляться за революционные идеалы (что характерно для лагерных воспоминаний, написанных в те годы бывшими представителями партийно-номенклатурной среды).
Естественность – еще одна важная черта, украшающая рассказ героини. Она глубоко убеждена, что ниже ее достоинства казаться тем, кем она не была – образованной, живущей высокими интересами. Она притворяется “политически грамотной” только один раз – чтобы обратить на себя внимание заинтересовавшего ее мужчины.
Агнесса достаточна умна, чтобы понимать (и это вполне сочетается с ее непоколебимой женской уверенностью в себе), что у нее нет литературных способностей и она не сможет описать свою жизнь так, как ей кажется, она того заслуживает. Именно поэтому она так восхищается мемуарами Евгении Гинзбург[1]:
Вот “Крутой маршрут” Евгении Гинзбург… с этой рукописью не могу расстаться… Пусть что хотят делают, хоть опять сажают. Эта книга обо всех нас, таких, как я, обо мне…
Но рассказывать Агнесса умеет и делает это живо и органично, и, в общем, искренне. Благодаря этому перед нами не просто пересказ пусть даже интересной биографии, а увлекательный текст, с точно схваченной разговорной интонацией, которая передает то, чего не могут передать архивные документы: быт, характеры, представления, наконец мифы ушедшей эпохи. И всё это на фоне перипетий весьма бурной женской жизни. Вслед за героиней мы попадаем с кремлевского новогоднего приема, на котором присутствует сам Сталин, в пеший этап заключенных, замерзающих зимой в казахстанской степи; из бывшего генерал-губернаторского особняка в Новосибирске в московскую коммуналку; из салон-вагона начальника НКВД Западной Сибири в камеру Лубянской тюрьмы. Но эти “качели” советской женской судьбы 1930–1940-х годов сами по себе вовсе не уникальны. Сходная участь была у многих жен “врагов народа”, оказавшихся в сталинских лагерях после ареста и расстрела их мужей во время Большого террора в 1937–1938 годах[2]. Конечно, в “Агнессе” притягивает то, что героиня приоткрывает дверь в “черную комнату” советского прошлого, в мир тех, чьими руками осуществлялся этот террор. Уничтожив десятки и сотни тысяч, многие персонажи ее воспоминаний сами стали потом его жертвами. Эти организаторы репрессий не оставили ни дневниковых записей, ни воспоминаний, разве что показания на следствии – перед тем как их приговорили к расстрелу. Но и такая редкая возможность, которую дает эта книга, – познакомиться с бытом верхушки ГПУ – НКВД – не была бы столь захватывающей, если бы не образ самой Агнессы.
Она рассказывает свою историю не для того, чтобы вызвать сочувствие к себе, оказавшейся в