Вот что объявил тиун, все время поправлявший на носу окуляры в черепаховом станочке:
– В соответствии с волей богов и руководствуясь уложением о наказаниях, военный суд признал тебя, Хлодвиг Репьев, виноватым по всем статьям предъявленного обвинения и посему приговаривает к лишению воинского звания, имущественных прав, наследственной чести, а токмо и самой жизни, которая прервана будет посредством насаживания тела на кол. Приговор тебе понятен?
– Ничего более понятного отродясь не слыхивал, – ответил Репьев, разбитая рожа которого даже не дрогнула. – А больше в приговоре ничего не написано? Касательно снисхождения?
– Не без этого. Суд наш не только справедлив, но и милостив. Дано тебе, Хлодвиг Репьев, снисхождение. Учитывая, стало быть, прежние заслуги и смелые дела. Умрешь ты в прежнем звании, при всех имущественных правах и с сохранением чести, а вдобавок имеешь полную возможность самолично выбрать способ казни.
– А из чего выбирать, позвольте узнать? – поинтересовался Репьев, как будто бы находился не в тюремном застенке, а в похабном заведении, где блудодеи срамных баб себе для забавы нанимают.
– Ответствую тебе, Хлодвиг Репьев. – Тиун опять ухватился за свои стариковские окуляры. – Выбор имеется богатый. Усечение головы, повешение за шею, четвертование, колесование, сожжение и утопление в воде.
– Безмерна милость суда. Это в самую точку сказано. Мне как природному моряку больше подходит утопление, но исключительно в соленой воде.
– Соленых вод поблизости нет, а везти тебя, Хлодвиг Репьев, на море-окиян чересчур накладно, – ответил тиун со смиренным видом.
– Тогда выбираю усечение головы, только, чур, не палаческим топором, а моряцким кортиком.
– Хватит привередничать, – нахмурился тиун. – Твою выю не то что кортиком, а даже двуручной пилой не одолеешь. Да и некогда нам кортик искать. Сам знаешь, что казнь должна до рассвета совершиться. Если и дальше будешь дурачка валять, то непременно на кол сядешь.
– Пусть будет кол, – немедленно согласился Репьев. – Только смажьте его не бараньим жиром, как у вас принято, а китовым воском,[38] дабы я и после смерти благоухал. Такова моя последняя воля, и я от нее не отступлюсь.
– Уймись, Хлодвиг Репьев. – Тиун устало присел на скамейку, вытертую задом исправника до блеска. – Напрасно ты стараешься меня вздразнить. Я за сорок лет судейской службы ко всему привык. А уж к пустобрехам и подавно. Так что придержи язык и зря не разоряйся. Сейчас для тебя любая казнь есть милость. Поскольку избавляет от медленной и мучительной смерти, твои телеса давно гложущей. Накося, послушай и полюбуйся.
Тиун извлек из кармана приборчик, измеряющий бусовое излучение, и приставил его к голой