Распаковали "трехсотку", достали топоры, ведра, рюкзаки, небольшой брезент, пустые мешки. Полешкин осмотрел все хозяйским взглядом, полез в кухонный ящик и достал брусок. Обнажив охотничий нож, что висел у него на поясе, он стал оттачивать лезвие. Вслед за ним то же самое проделал Андрей.
Полешкин попробовал остроту лезвия на ноготь и удовлетворенно сунул нож в ножны.
– Пошли? – спросил он Андрея.
– Я с вами, – сказал Нюкжин. Командирские замашки Герасима раздражали, хотя его хозяйской хватке следовало отдать должное.
– А мне можно? – спросила Светлана, и трудно было определить, что побуждало ее – интерес или нежелание остаться на косе вдвоем с Асей?
Но и Асю оставлять, тем более одну, не следовало. Нюкжин на мгновение задумался, но Ася сказала:
– Идите. Я пока чайник согрею.
– Я ненадолго, – пообещал Нюкжин. – Посмотрю и вернусь.
Они углубились в заросли. Тальник стоял непроницаемой стеной. Только звериная стежка пронизывала чащу. Полешкин шел первым, расчищая дорогу топором. Второй рукой он придерживал на плече карабин. За ним следовал Андрей с рюкзаком, заполненным мешками и брезентом. В руке он нес ведро, из которого торчала ручка второго топора, прижатого мешковиной. Светлана держалась за Андреем. Она шла налегке. Нюкжин замыкал шествие. На его долю груза тоже почти не осталось, так, полупустой рюкзак. И ружье.
Идти по тропке и то было сложно. Но вот, сохатый свернул с нее. Он ломился напрямую в самую гущу тальника. Поломанные ветки и кусты, шерсть на коре, пачкающая кровью листва. Зверь не выбирал дорогу, не таился. Только вглубь… вглубь… вглубь… И поскорее!
Но уйти далеко не хватило сил. Он слышал, как чудище приближалось к нему с треском и шорохом, повернулся рогами ему навстречу, но передние ноги подкосились сами собой. Он опустился на колени. Непонятная тяжесть запрокидывала на бок. А шум приближался, грозный, неумолимый, безжалостный… И вот они увидели друг друга.
– Он еще хрипел, – сказал Полешкин. – Пришлось добить.
Сохатый лежал безобразной, потерявшей пластичность тушей. Его голова зацепилась рогом за куст, отчего казалась приподнятой. Высунутый язык прикушен. Неподвижный глаз смотрел не мигая.
Полешкин сказал Андрею:
– Расчистим. А то не подойти.
Андрей достал второй топор и они стали вырубать кусты, вздымая тучи мошкары. Накомарники не спасали. Мошка лезла под сетку, забивалась в глаза, в нос, проникала в рукава и за воротник.
Нюкжин быстро соорудил три дымокура. Трудно поверить, но в дыму дышать стало легче.
Полешкин, тем временем, вскрыл сохатому брюхо и, подстелив брезент, вывалил на него внутренности. Отделил сердце, легкие, печень и положил в ведра. Остальное выбросил в кусты. Взглянул на Нюкжина, усмехнулся:
– Лисицы растащат.
С окровавленным ножом в окровавленной руке он выглядел живодером в дословном понимании этого термина – "дерет заживо"! Но действовал Полешкин сноровисто. Сделал надрез на задней ноге и сал