– Я не могу осуждать человека за то, что он беспокоился о благополучии семьи. Конечно, я позвоню ему.
Дружба восстановилась.
Летом отец часто ходил пешком через лес из нашей Баковки в писательский поселок Переделкино – иногда к Лиле Брик, иногда к Чуковскому, иногда просто пройтись. Иногда брал с собой меня, иногда Иру и других обитателей перенаселенной дачи.
– Пока мы не дошли до конца леса, – говорил он нам, – вы все должны выучить одно стихотворение. Сначала я прочту все подряд, а потом по одной строчке, а вы будете повторять.
Баковка, 1950-е. З. Паперный играет на мандолине. Архив семьи Паперных
Была ли это магия леса или интонации отца, но все выученные таким образом стихи застряли у меня в голове навсегда. Даже теперь, непонятно по какой логике, некоторые строчки вдруг начинают звучать в ушах:
Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь.
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть…
Походы к Чуковскому всегда были драматичными. Чуковский был веселый провокатор. Вот они с отцом подходят к двери – отец его пропускает вперед как старшего. Тот его. Так они стоят перед дверью несколько минут, торгуясь, как Чичиков с Маниловым. Наконец Чуковский строго говорит:
– В конце концов, я старше, и я вам приказываю – идите первый!
– Подчиняюсь, – говорит отец и входит первым.
Чуковский входит за ним, бормоча:
– Вообще-то могли бы и старика пропустить.
Каждый раз, когда мы приходили к Чуковскому, он немедленно просил отца спеть ему «Песню критика».
– Корней Иванович, я вам ее уже сто раз пел…
– А почему я могу слушать Баха сто раз! – перебивал Чуковский. – Немедленно пойте.
Эта отцовская песня исполнялась на мотив «Кирпичиков», классического городского романса начала XX века. «Песню критика» стоит привести целиком:
Ночкой темною и укромною,
Лишь луна в облака уплыла,
Так случилося, получилося,
Что мамаша меня родила.
Родила меня непродуманно
И почувствовать сразу смогла,
Что не Шóпена и не Шумана
Человечеству в дар принесла.
Не М. Горького, не Д. Бедного,
Не Софронова et cetera,
Родила она меня, бедного,
Трудового пирата пера.
Вы на критика посмотрите-ка,
Как он беден, и бледен, и худ,
Все клюют меня, все плюют в меня
И не верят, что я не верблюд.
А сестра моя, Зойка Кедрина,
Этой муки снести не смогла,
В услужение в заведение
На бульвар в Литгазету пошла.
Есть еще одна, Берта Брайнина,
Федин Костенька фраер у ней.
Так заведено, все про Федина
Ей писать до скончания дней.
Ой, вы граждане и гражданочки,
Не скупитеся