Филипп был настроен столь решительно против непокорного города, что на следующий день, едва его солдаты успели взобраться на крепостные стены, он приказал убрать лестницы, отрезав им таким образом путь к отступлению и вынудив сражаться до победы, в противном случае воины оказались бы сброшенными в крепостной ров.
В азарте сражения он забыл о собственной безопасности. Стрела, пущенная одним из защитников города, попала Филиппу в лицо, повредила щеку, разорвала веко и лишила его глаза. Впоследствии виновника, которого звали Астер, отыскали. Город Филипп взял, но лицо его осталось обезображенным до конца дней.
Ожидали, что из мести Филипп уничтожит всех жителей города, но он в достаточной степени владел собой и понимал, какую реакцию могла бы повлечь за собой подобная жестокость в Афинах. Он приказал не трогать афинских поселенцев в Мефоне и дал им возможность бежать. Затем он спалил город дотла и решил вернуться в Пеллу.
По пути домой рана его еще кровоточила и причиняла мучительную боль. Всю дорогу он размышлял об ответе дельфийского оракула о наказании, которое ему было обещано за то, что он застал Зевса в образе змеи в постели своей жены.
– Я подсматривал в щель именно этим глазом, – признавался он своим приближенным.
Многие не сомневались, что стрелу мефонца направляла твердая рука Зевса-Амона.
После возвращения домой Филипп, ко всеобщему удивлению, не проявил никакой враждебности к своей жене. Напротив, постигшее несчастье приблизило его к ней. Когда Филипп пришел навестить Олимпиаду, он первым делом снял повязку, чтобы показать ей пустую глазницу и разорванное веко, заверяя жену, что сожалеет о прошлых ссорах и о несправедливой суровости по отношению к ней. Он восхищался красотой супруги, всячески выказывая ей свое доброе отношение. Может быть, он поступал так не из любви, а из осторожности или опасения, что никогда уже не будет нравиться женщинам. Изуродованный победитель просил мира.
Как ни странно, Олимпиада тоже испытала доселе неведомое ей теплое чувство к супругу, вернувшемуся к ней укрощенным, кающимся, на израненном лице которого она видела знак своего торжества. Если Олимпиада и любила его когда-нибудь, то это было именно в те несколько недель после возвращения Филиппа.
С маленьким Александром, который начал ходить, Филипп обращался как отец. Он был доволен, что в доме появился сын. Ему нравилось подолгу смотреть на здорового ребенка, не отличающегося от других детей ничем, кроме цвета кожи и глаз.
– Эй, сын мой, – говорил он ему. – У тебя один глаз светлый, другой темный. Посмотри, у меня тоже было два глаза, но одинакового цвета, а теперь остался только один.
Видя перед собой великана в доспехах, с черной бородой и повязкой