– Белагана [то есть, белому человеку], – объяснил мне сказитель-навахо, – трудно понять, как смешные сказки могут быть и священными сказаниями. Койот – пример того, что случится с тем, кто не может жить в согласии и заботиться о близких. Койот всегда голоден, всегда ленив, всегда за чужими женами охотится. Ни о ком не думает, кроме себя самого. Все делает не так, все у него как попало. Да, это смешно, но еще и поучительно.
Вычленить и описать трикстера как особый мифологический архетип помогли три очень важные, основополагающие работы, написанные в XX веке (хотя об определяющих его признаках ученые спорят по сей день). Это Hermes the Thief: The Evolution of a Myth Нормана О. Брауна (1947), The Trickster: A Study in American Indian Mythology Пола Радина (1956) и The Zande Trickster Э. Э. Эванс-Причарда (1967). Эти работы и вдохновленные ими публикации позволили фольклористам понять, насколько широко распространен архетип трикстера, и в должной мере оценить культурную значимость сказок о нем. Роберт Д. Пелтон вспоминает, что описание трикстера в рамках введения в историю религий в Чикагском университете привело его в подлинный восторг. «Безусловно, о средневековых глупцах, хасидских кроликах, мастерах дзен и обстановке в современных религиозных общинах я знал и до этого, и все это показывало, что комедия – один из ключевых аспектов любой серьезной, живой религии. Смех прорывается наружу даже из среды тех, кто живет в святости. Однако до знакомства с трикстером я не понимал, что многие так называемые «примитивные народы» с радостью славят сию деструктивную силу вместо того, чтобы подавлять ее, или вывести на ее основе какую-нибудь скучную теорию насчет социальной дезадаптации, комизма абсурдного или психологической ценности дуракаваляния. Более того: открывая смешное в самом сердце святого, эти люди, подобно множеству пророков и пройдох Фланнери О’Коннор, подчеркивают, что это открытие смешного наглядно демонстрирует подлинную суть повседневной жизни»[6].
Некоторые сказки о трикстере шокирующе сексуальны, полны сортирного юмора и смакования всех тех вещей, что менее всего приветствуются в приличном обществе – грязи, экскрементов, громкого испускания газов, рвоты, чудовищных аппетитов и гипертрофированных частей тела вкупе с балаганным насилием в духе «Трех балбесов»[7]. Карл Кереньи в своем классическом эссе о данном архетипе называет трикстера «персонификацией жизни тела»[8]. Трикстер восторженно тычет булавкой во все претензии