Себя Мотя к ланям не относила ни с какой стороны, но зеркало нравилось. Нравилась его уютная тяжесть в руке, нравился золотистый цвет стекла, нравилось свое отражение в глубине…
Дорогое? Да, возможно.
Продать? Что она, дура, что ли?
Да, вопрос стоит именно так. Только дура пойдет в антикварный магазин продавать вещь, цены которой не знает. В лучшем случае ее облапошат в три секунды. В худшем же…
Либо ограбят, либо обворуют, это уж как повезет, но зеркала у нее не будет. А может, еще и здоровья, денег и жизни.
Вдруг повезет наткнуться на честного антиквара? Фантастику Мотя откровенно не любила и в повседневную жизнь тянуть не собиралась.
Оставим зеркало у себя. Пусть талисманом будет…
Матильда провела пальцем по оправе.
Ой!
Черт побери!
На пальце набухла капля крови, и Матильда поскорее сунула его в рот. Видимо, где-то в оправе трещина или скол… бывает. Надо залить фурацилиновым спиртом и им же протереть зеркало. Небось, на нем бактерий, как, как… много!
Это девушка и сделала. А потом с чистой совестью отправилась спать, сунув зеркало под подушку. И уже не чувствовала, как хитрющая Беся закинула на эту подушку сначала одну лапку, потом вторую, а потом и все четыре. И перебралась сама, свернувшись калачиком на голове у хозяйки.
А что?
Так теплее. И безопаснее. А она – кошечка маленькая, ее каждый обидеть может… мур-р-р-р-р…
Мария-Элена Домбрийская
Карету подали к восьми утра.
До этого времени Мария-Элена уже успела сходить на молитву, получить причащение у служителя – единственного мужчины, который допускался в обитель, – позавтракать (овсянка на воде, кусочек хлеба с крохотным кусочком сыра и вода), собрать вещи и даже побеседовать с матушкой-настоятельницей, которая вручила ей клетку с двумя голубями – серым и белым.
– Я буду ждать вестей от тебя, дитя мое.
– Я обязательно напишу, матушка. Благословите меня.
– Да пребудет над тобой воля Его и доброта Ее. Иди с миром, дитя мое.
Малена осенила себя святым ключом и привычно опустила глаза.
– Аэссе.
Мамины платья она надеть так и не решилась, покидая монастырь в грубой одежде из серого сукна. Единственное отличие – под одеждой покоилось мамино зеркало. И прикосновение кожи к теплому металлу оправы как-то успокаивало. Словно мама была рядом.
Словно рядом был хоть кто-то… как же страшно!
Отец небесный, будь милосерден. Мать-заступница, смилуйся…
Карета ждала за воротами. Роскошная, отделанная золотом, вся в узорах и завитках, с гербом Домбрийских на дверце – ланью в прыжке. И на минуту герцогесса почувствовала себя такой же ланью. Загнанной, испуганной, которой не уйти от охотника.
– Ваше сиятельство, – поклонился ей молодой мужчина в цветах Домбрийских, – позвольте представиться. Дорак Сетон,