Прокофьеву, имеющему нрав прямой и честный, смелый в отстаивании своей точки зрения и иногда даже доходящей до дерзости, такая обстановка была и вовсе невмоготу. Иногда, по свидетельству одного из профессоров, из чувства противоречия он ходил по коридорам консерватории «напрямик», никому не уступая дороги, за что его прозвали «мотором». Это «напрямик» да еще, конечно, отсутствие опыта не позволили ему в полной мере воспользоваться возможностями, открывающимися ему в классах Лядова и Римского-Корсакова. Правда, кое-что могло послужить молодому человеку оправданием.
Конечно, Лядов, в класс которого Сергея определили, обладал как музыкант отменным профессионализмом и безупречным вкусом. Казалось , он и как композитор был Прокофьеву близок – не только своей музыкой, но и взглядами «Я страшно болен жаждою новизны и необыкновенного…», «…Я очень радуюсь, что нарождаются новые люди с «новыми» мыслями. Так старое надоело!» (12; с. 26). Не правда ли, Прокофьев мог бы подписаться под этими содержащимися в письмах Лядова мыслями? Но, как известно, совсем необязательно крупный художник автоматически становится хорошим педагогом. Высказанные теоретически мысли – одно. Ученики же воспринимали учителя совсем другим – усталым и безразличным. Прозорливо изобразил его на портрете художник Илья Репин, всегда видевший натуру «вглубь»: за маской равнодушия и скепсиса искрится вдруг загорающаяся активная мысль.
Лядов сам ненавидел педагогическую работу. О каком творческом подходе, так необходимом юному Прокофьеву, могла идти речь! Среди учеников класса Лядова он – самый младший. Рядом – самый старший, которому минуло тридцать лет и у которого двое детей. Занятия своенравному подростку не нравились, отталкивали сухостью и скукой, к тому же нерегулярностью. Равнодушно-ленивое отношение педагога к урокам передавалось ученикам. Однако подросток все же сумел оценить отличный острый глаз Лядова, способность немедленно видеть все ошибки и отмечать их, впрочем, ничего не объясняя. Учитель сердился, когда работа была написана грязно или неряшливо, его постоянные уколы и насмешки вытравливали всякое желание заниматься.
Да, Лядов-педагог был юному композитору не по душе. Но помог ему выработать чистоту и логику голосоведения, научил каллиграфической аккуратности записи. Хотя, как казалось в то время Прокофьеву, его сочинительские опыты и правила, которым учил преподаватель гармонии, а позже и контрапункта, никак не соприкасались. Юноша не сумел тогда оценить крупного музыканта Лядова в полном объеме, и, прежде всего, как композитора. Тем не менее, кто знает, может быть острота музыкальных зарисовок, меткость оркестровых характеристик, любовь рассказывать жизненные сказки, чистота утренней лирики – не от Лядова ли композитора отталкивался Прокофьев,