В результате дважды в год Смирнов оказывался свободен как минимум на неделю.
Без супруги, без лишних дел и обязательств, он жил прекрасно – особенно по выходным.
Сначала высыпался до изнеможения.
Потом брился, принимал душ и, пренебрегая завтраком в пользу малой порции кофе, приступал к водке. Любимой, с его фамилией и номером эпохальной «Волги» на красно-белой этикетке.
Не опрокидывал пару рюмок, не оглушал себя стаканом, а медленно осваивал целую бутылку. Благо уже на обратном пути из аэропорта, еще ощущая вкус жениной помады, покупал пол-ящика – на все дни с запасом.
Как истинный ценитель алкоголя, Смирнов не нуждался в компании. Более того, категорически не выносил застолий, народного пения, глупых тостов, пустых разговоров и слежения за тем, чтобы никто не пил слишком много или – что бывало чаще! – слишком мало.
На воле он употреблял только в одиночку.
Начав с утра, мягко наслаждался до вечера.
Отключал мобильный, не подходил к домофону.
Закрыв окна, запустив кондиционеры, весь день лежал на диване, поставив бутылку под руку на пол, витал в эмпиреях с какой-нибудь старой книгой.
И даже не обедал всерьез, а только подкреплялся «Смирновым» да каким-нибудь готовыми морепродуктами, тоже купленными заранее на весь срок.
Распорядок счастливых «отпусков на месте» был давно отлажен до мелочей, жена все знала, но не бранилась – вероятно, понимала, что глубокие разрядки мужа в ее отсутствие лучше регулярного пьянства с друзьями при ней. Знала она и то, что уже многие годы водка является единственной сущностью женского рода, к которой Смирнова стоило ревновать. Поэтому никогда ни о чем не беспокоилась и не заставляла волноваться его.
Этим летом тоже ничего не вышло бы за рамки, не выпади июль слишком жарким и не поспей на даче сливы.
Несмотря на плебейскую фамилию, Смирнов уродился аристократом. Любой сельский труд был ему имманентно чужероден, варенья он не ел даже в детстве, удовлетворял потребность в сладком за счет шоколада.
Но жена была рачительной хозяйкой, потеря плодов резала ее ножом. Поэтому, оценив ситуацию, она велела позвать Ларису, чтобы та поехала с ним и набрала слив хотя бы себе.
Поездка была нужна Смирнову, как раввину святое причастие. Вся его натура, жаждавшая покоя и водочного одиночества, ей противилась.
Разумнее всего было бы сказать, что он звонил свойственнице, но по жаре той не оказалось в городе. Ложь прошла бы гладко, а дни при пятилетней внучке освободили бы жену от мыслей о сливах – которые, еще не доспев, насквозь червивели из-за старости деревьев.
Терять выходной ради пустого дела не хотелось.
Но суббот имелось две, при утрате одной все-таки оставалась вторая, а жена была одна. Он до сих пор любил ее, уважал с каждым годом все сильнее и не огорчал по пустякам.
Поэтому Смирнов послушно позвонил Ларисе.
Она никуда не уехала, сидела на съемной квартире, поскольку родную полудеревню посещала лишь при крайней необходимости, и уж точно не летом, когда там ждала пахота на домашнем огороде. В отношении