душа, овдовевшая, как сестра —
их тайна о нашем бесстыдном взлете
в зиянье утраченного ребра.
Мы были вчера беспристрастной глиной,
свинцом, уходящим на глубину.
Приходит время придти с повинной.
И тщательно выбрать себе вину.
Они идут. Ты уходишь с ними.
Курортный роман обречен на ложь.
И ты невпопад произносишь имя,
как будто ребенку его даешь.
В Эдеме пустеет последний ярус,
уборщики брачный чертог метут.
И в сердце вселенной белеет парус,
лишь волны вокруг времена влекут.
Легенда о мастере Хань-Шане
Памяти Георгия Балла
В долине неспешно смолкает собачий лай,
пороги предместий омыты святой водой.
Мой сын ушел на большую гору Утай,
что под Полярной звездой.
Он не взял с собой никаких дорогих вещей.
Уголек из печи я вложила в его ладонь.
И остался качаться в окошке для малышей
деревянный конь.
Бубенец на четках сына едва звенит,
полыхает старая лампа в другой руке.
Мой мальчик уходит молча в ночной зенит,
к мерцанию вдалеке.
Его восхождение к Господу длится век.
Чем выше поднимешься, тем бесконечней путь.
Он жилище находит и расчищает снег.
Он решил в нем уснуть.
Я вижу, как он растворяется в пустоте,
Вот-вот, и годы образ его сотрут.
Возносится дух его прямо к Полярной звезде,
я чувствую, он не тут.
Пусть небеса дают нам хороших учителей,
от греха отводят признание и почет.
Мой сын больше не чувствует плоти своей.
Река не чувствует, что течет.
Переписчикам книг в награду за тихий труд
каждую ночь приходят древние мастера.
В зеркале тусклом рыбы и птицы плывут.
И одна прошептала: пришла пора.
Имя Будды Амиды повторено столько раз,
сколько вода перебирает в море песка.
Он войдет на порог, он не поднимет глаз.
В его лампе – огонь родимого очага.
У дороги могилу я рыла себе сама.
На земле было славно, но и на небе – рай.
У наших ворот, словно лес, расступилась тьма.
Мой сын вернулся с горы Утай.
Свет Полярной звезды размывает густую тьму.
Колокольчик звенит, разыгрался в печи огонь.
И качается в полузабытом пустом дому
деревянный конь.
Сансара
Рассыпчатая сущность кирпича,
стены Китайской детская основа,
коричневая охра, умбра, марс,
сиена жженая, и городской дымок
прозрачно рыжеватый на закате,
такая сладкая забытая болезнь.
Хромые стулья, проржавевший ключ…
Кто погружает вещи в пустоту,
становится пустым и безразличным.
В чаинках заболоченной воды,
всплывающих