Пианист. Владислав Шпильман

в памяти одну сонату Бетховена, которую мы не исполняли уже некоторое время, и мы оба с огромным удовольствием предвкушали этот момент. Пришло ещё несколько моих друзей, а мать, решив побаловать меня чем-нибудь вкусным, раздобыла кофе. Был чудесный солнечный день, мы наслаждались кофе и восхитительными кексами, которые напекла мать; настроение у всех было прекрасное. Все мы знали, что немцы стоят под самым Парижем, но никто не чувствовал особой тревоги. В конце концов, там ведь Марна – та самая классическая линия обороны, где всё должно прийти к финальной точке, застыть, как на фермате во второй части скерцо си-минор Шопена, где шторм восьмых нот бушует всё яростнее и яростнее, но вот наступает финальный аккорд – и в этот момент немцы отступают к собственным границам так же стремительно, как продвигались вперёд, и будет конец войны и победа союзников.

      После кофе мы приготовились выступать. Я сел за фортепиано, меня обступили внимательные слушатели – люди, способные разделить удовольствие, которое я намеревался подарить им и себе. Скрипач встал справа от меня, а слева сел обаятельный юноша из числа друзей Регины, который должен был переворачивать мне нотные страницы. О чем ещё просить, когда я и так был на вершине счастья? Мы ждали только Галину, чтобы начать, – она спустилась в магазин позвонить. Она вернулась с газетой в руках: экстренный выпуск. На первой странице огромными буквами, видимо, самыми большими, какие только нашлись в типографии, были напечатаны два слова: «ПАРИЖ ПАЛ!».

      Я уронил голову на клавиатуру и – впервые за время войны – разрыдался.

      Немцы, одурманенные победой, ненадолго остановились перевести дыхание, и теперь у них было время снова заняться нами, хотя и нельзя сказать, что на время сражений на западе о нас полностью забыли. Грабежи в жилищах евреев, их насильственная эвакуация, депортации на работу в Германию продолжались, но мы к этому привыкли. Теперь следовало ожидать худшего. В сентябре отправились первые составы в трудовые лагеря Белжец и Хрубешув. Евреи, получающие там «надлежащее социальное воспитание», целыми днями стояли по пояс в воде, прокладывая улучшенные дренажные системы, и получали сто граммов хлеба и тарелку жидкого супа в день, чтобы не умереть с голоду. На самом деле это была работа не на два года, как сообщалось ранее, а лишь на три месяца. Но и этого хватило, чтобы люди вымотались физически, а многие заболели туберкулёзом.