Отряд оружных воинов Всеволод заметил ещё за рекой, с заборола. Резво летели по степи низкорослые мохноногие кони. Передний всадник был в русской дощатой броне[114] и в шишаке, затылок его закрывала кольчужная бармица[115]. Облачение его спутников – полукруглые шлемы – аварские[116] и мисюрки[117], калантыри[118], юшманы[119], узорчатые колчаны и тугие луки за спинами – выдавало в них степняков-торков.
Вот передний круто остановился у рва, задрал вверх голову и, сложив руки лодочкой, звонко прокричал:
– Други! Дружина переславска! Княже Всеволод! Се я, Хомуня, сакмагон[120]! Отворите! Вести везу важные!
– Что содеем, княже? – спросил Всеволода тучный боярин Никифор.
Старому боярину опостылело степное пограничье, так хотелось махнуть куда-нибудь подальше, в свои вотчины, но что поделать, если покойный князь Ярослав, полагаясь на его опыт, поручил ему заботу о любимом своём сыне.
– Откроем. Послушаем, какие вести несёт нам Хомуня. Может, в самом деле что важное скажет.
– На забороле ратников выставь поболе. И пред вратами такожде[121], – стал советовать Никифор. – Не дай бог, что створить измыслят. Сам ко вратам не ходи, сожидай Хомуню в тереме. Не верую я вон тем. – Он указал унизанной перстнями дланью на степняков, сбившихся в кучу, словно им не хватало места, около Хомуни.
Всеволод согласно кивнул.
– Вели отворять, – коротко приказал он стоящему за спиной воеводе Ивану и поспешил вниз.
…В горнице, украшенной золотыми подсвечниками, оправленными в серебро турьими рогами и майоликовыми[122] щитами, царило напряжённое ожидание. Хомуня, светло-русый, с пшеничного цвета усами, молодой, с тёмным от пыли и загара лицом, на котором ярко и лихорадочно блестели белки глаз, сидя напротив князя, говорил отрывисто, тяжело дыша:
– Племя несметное идёт… Издалече… За Волгой, за Яиком жили ране… Имя им – кипчаки… Живут дико… Сырое мясо едят… Кони, как ветер… На Дону… печенежьи вежи… грабили… разоряли… Торков притеснили… ко Днепру… Торчин сказал… Наш, соузный… Кунтувдиевой орды… Примчал… Вот.
Всеволод в тревоге вскочил со стольца[123]. Хмуро провёл рукой по широким усам воевода Иван. Чуть заметно улыбнулся, предвкушая яростную сабельную сшибку, молодой, порывистый боярин Ратибор – лихой рубака и удалец. Никифор аж потемнел, стал мрачнее тучи.
И разом все заговорили, забросали сакмагона вопросами.
– Какова сила их?
– Оружны чем?
– Где ныне? Верны ли вести?
Хомуня, стараясь держаться спокойно, переведя дух, отвечал