Причин, утвердивших кровожадные планы француза несбыточными, было три.
Причина первая заключалась в отсутствии панталон. Обстоятельства их утраты напоминали о себе ноющей болью в ягодицах.
Причина вторая встревожила лейтенанта необычайно. Оружие! Всё оружие, вплоть до такой мало-мальски значимой железки как пилка для ногтей – исчезло. Вместе с прочим имуществом – походным баулом, седлом, упряжью и кобылой.
Куда? Как?
Куда – неизвестно. Как – необъяснимо бесследно.
Актуальный вопрос о запасной смене белья соединился узами коммуны с причиной номер два.
Третья причина шла бонусом к первым двум.
Из всех приговорённых им к смерти персон, француз обнаружил только одно, а именно, есаула.
Обнимая руками широкий пень и сложив на него голову, есаул спал в полустоячей позиции, удобной для свершения, задуманного д’Артаньяном злодейства.
Однако, спустя десять минут от пробуждения, направление мыслей француза кардинально поменялись. Он уже боялся остаться в этой пустыне один, без панталон, без лошади, без пистолета.
– Есаул, есаул! – Потрепал француз казака за плечо. – Проснись есаул, кобылу увели!
Полубок всхрапнул, нехотя поднял голову, открыл левый глаз, посмотрел. – Ты кто будешь, мил человек?
– Шарль де Батц де Кастельморо д’Артаньян, граф, к вашим услугам.
– Шарль? Де Батц? Каст умора? Кто все эти люди? Никого не помню.
– Как не помнишь? Вместе вчера пили. И позавчера, и до того, по-моему, тоже пили.
Есаул посмотрел на француза с новым интересом, долго-долго. Старался есаул, трудился, даже на пот пробило.
– А! – Воскликнул Полубок наконец. – Добрый день, братишка! А остальные где?
– Фу! – Выдохнул бравый гасконец с облегчением.
– Ты зачем, чудик, усы сбрил? – Спросил есаул, засыпая вторично – голову на пень и вперёд!
– Какие усы? – Растерялся д’Артаньян.
– Свои. – Дополнил есаул, смеживая веки.
Руки д’Артаньяна медленно поднялись к лицу. Пальцы нервно ощупали нос, верхнюю губу и участок между ними. Кожа чистая, гладкая. Усов нет. Нет усов! Совсем нет, даже намёка на прошлое великолепие. Д’Артаньян взвыл.
Отражение на дне липовой кадушки, там, где ещё что-то плескалось со вчерашнего вечера, добило лейтенанта окончательно.
Объяснить исчезновение усов чьей-то злой шуткой было нельзя. Усы не были сбриты, они, вероятно, выпали и перестали расти. Лицо гасконца вернулось к временам отроческой девственности.
Осмысление сей, постигшей его катастрофы, вызвало у д’Артаньяна провал забытья, из которого его выдернул хамский вопрос, заданный, охрипшим с похмелья, голосом.
– Слышь, француз, ты чего-хозяйство-то разметал по сторонам. Пробежит волчок, оттяпает под корешок.
– Что?
День в полном разгаре. Полубок проспался, посвежел. Солнце