Но невыгодный мир мог взволновать только офицеров и сановников, что, конечно, важно, но недостаточно для «объяснения» перемен на троне. Тогда возникает версия о перемене религии, которая должна была шокировать и возмутить каждого крестьянина, которому манифест читали в церкви, каждого мещанина, не говоря уже о духовенстве и дворянах. Здесь, вероятно, имелась в виду реформа, начатая Петром III (и продолженная Екатериной), предусматривавшая секуляризацию церковных земель и дальнейшее «огосударствление» церкви. Реформа эта, вполне в духе Петра I, под пером автора манифеста внезапно превратилась в полную отмену православия и введение протестантизма как государственной религии. То, что эта версия ни на чем не была основана, решительно не волновало Екатерину: едва ли кто-то потребовал бы у нее доказательств.
Для Двора и европейских государей подготовили еще одно объяснение: Петр, по примеру своего деда, хотел развестись с женой и упрятать ее в монастырь. Выдающийся русский историк XIX в. Сергей Михайлович Соловьев рассказывает в XXV томе своего многотомного труда «История России с древних времен»: «Фридрих II, разговаривая впоследствии с графом Сегюром, который ехал посланником от французского двора в Петербург, сделал такой отзыв о событиях 28–29 июня: „По справедливости, императрице Екатерине нельзя приписать ни чести, ни преступления этой революции: она была молода, слаба, одинока, она была иностранка, накануне развода, заточения. Орловы сделали все; княгиня Дашкова была только хвастливою мухою в повозке. Екатерина не могла еще ничем управлять; она бросилась в объятия тех, которые хотели ее спасти. Их заговор был безрассуден и плохо составлен; отсутствие мужества в Петре III, несмотря на советы храброго Миниха, погубило его: он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать“.
Несмотря на видимую меткость последнего выражения, мы не можем признать справедливости этого приговора. Фридрих не объяснил, каких бы условий он требовал от заговора, хорошо составленного. Мы видим одно, что при всеобщем возбуждении людям энергическим было не трудно достигнуть своей цели. Движение произошло в гвардии, но оказалось немедленно, что Екатерина точно так же опиралась на Сенат и Синод. Средства Петра III были истощены, когда сломлено было сопротивление ничтожного числа офицеров, хотевших удержать полки. Мы не будем утверждать, что Петр III отличался смелостью; но если бы он принял совет Миниха, то есть ли основание утверждать, что в Ревеле и в заграничной армии он не испытал бы такого же приема, как и в Кронштадте?».
Едва ли, впрочем, «возбуждение» и недовольство Петром III было таким уж «всеобщим», куда большее возбуждение охватило все слои общества