Толпа быстро растеклась по улице, и лишь небольшая кучка, состоявшая из четырех человек, задержалась близ выхода, словно затрудняясь выбором – куда же направиться сейчас, чтобы продлить отвлечение от жизни, протяжной и унылой. Четверо ничем, казалось, не выделялись из уличного люда; судя по одежде, один из них был человек сельский, близкий к почве и просторам, некогда зеленым, ныне же изрядно пострадавшим от научного прогресса, – он, похоже, не совсем уверенно чувствовал себя в мире булыжника, закрывавшего плодородный слой, и таких же булыжных лиц толпы; второй лесоруб или охотник – такое мнение возникало при взгляде на его высокие сапоги и побелевшую от долгой и постоянной носки кожаную куртку со множеством карманов, карманчиков и кармашков; третий – просто мелкий горожанин, чиновник или, скорее, ремесленник, и четвертый – отставной солдат. И лишь одно могло бы возбудить сомнения у внимательного наблюдателя: их глаза, непроницаемо-спокойные, как будто давно разучившиеся удивляться чему бы то ни было, а также (что куда важнее) бояться чего-либо на свете. Однако четверо не очень позволяли заглядывать себе в глаза, их же собственные взгляды были мгновенны и неуловимы, как неожиданный удар кинжалом.
Итак, четверо остановились и стали негромко переговариваться. Такой локальный разговор порой вызывает опасения; но они вовсе не походили на людей, замышляющих нарушить общественный порядок, – слишком много уверенной солидности в них чувствовалось, так что смотритель улицы, дважды уже за вечер проходивший с неторопливым обходом, только внимательно посмотрел на них, успокоился, видимо, и тревожить не стал. К разговору никто не прислушивался: тут тайна разговора охранялась не менее ревниво, чем тайна переписки в более высоких кругах (здесь переписка просто не была в чести). Но если бы кто и проявил излишнее любопытство, рискуя получить в ухо, он вряд ли услышал бы что-то, способное заинтересовать искателя и распространителя слухов, – хотя говорили они, разумеется, по-ассартски, пусть и с каким-то жестким акцентом. Впрочем, может быть, именно так и разговаривают в густых и далеких лесах донкалата Рамин, расположенного там, где, как известно, зима бывает чаще, чем лето, – или же в степном и хлебном донкалате Мероз.
– Итак, мы его не встретили, – проговорил отставник, сухощавый и горбоносый, вооруженный полагающимся ему после увольнения со службы широким армейским кинжалом. – Так что рассчитывать можно только на самих себя.
– Может быть, там изменились намерения? – предположил горожанин (невысокий, но хорошо сложенный, что замечалось даже под мешковатой одеждой, с прямым носом и большими глазами). – Ты не поинтересовался?
– Не проходит ни единое слово, – ответил отставной.
Трое глянули на него. Он понял вопрос и пожал плечами:
– Объяснения