Атланты. Моя кругосветная жизнь. Александр Городницкий

отчетливо помню ясный июньский день, когда отец приехал из города на дачу и сказал, что началась война. В это трудно было поверить – вокруг стояла невозмутимая летняя тишина, и казалось, что ничего не изменилось. Однако изменилось многое. Почти сразу после начала войны, в июле 41-го, моя мать вместе с начальными классами своей школы выехала, забрав меня с собой, в деревню, под Валдай. В соответствии с планом эвакуации, составленным еще перед Финской войной в 39-м году, туда отправили несколько десятков тысяч ленинградских детей. Как вскоре выяснилось, вывезли нас практически навстречу немцам… Уже в первый месяц войны Вермахт вплотную подошел к Валдаю, в то время как Ленинград еще был относительным тылом. Вспоминаю, как громыхали на западе орудийные залпы, горело небо, через деревню тянулись обозы с беженцами и медсанбаты. Линия фронта стремительно приближалась. Многие родители кинулись из Ленинграда за своими детьми, чтобы забрать их обратно. В августе одним из последних эшелонов нас с матерью вывезли в Питер. Помню бомбежку на станции Малая Вишера, когда мы прятались под вагонами, а вокруг все было красиво освещено яркими осветительными ракетами. (В 2010 году в Нью-Йорке я неожиданно встретил женщину примерно моего возраста, с которой, как оказалось, мы тогда ехали в одном вагоне.) Так с горем пополам в конце августа мы добрались до Ленинграда, а 8 сентября немцы взяли Шлиссельбург, и замкнулось кольцо блокады.

      Недели первые блокады,

      Бои за Гатчину и Мгу,

      Горят Бадаевские склады

      На низком невском берегу.

      Мука сгорает, над районом

      Дым поднимается высок,

      Красивым пламенем зеленым

      Пылает сахарный песок.

      Вскипая, вспыхивает масло,

      Фонтан выбрасывая вверх.

      Три дня над городом не гаснул

      Печальный этот фейерверк.

      И мы догадывались смутно,

      Горячим воздухом дыша,

      Что в том огне ежеминутно

      Сгорает чья-нибудь душа.

      И понимали обреченно,

      Вдыхая сладкий аромат,

      Что вслед за дымом этим черным

      И наши души улетят.

      А в город падали снаряды,

      Садилось солнце за залив,

      И дом сгоревший рухнул рядом,

      Бульвар напротив завалив.

      Мне позабыть бы это надо,

      Да вот, представьте, не могу —

      Горят Бадаевские склады

      На опаленном берегу.

      Осень 1941 года тоже была сухой и погожей. Бомбежки становились все чаще, к ним добавился артиллерийский обстрел. Пайки урезались каждую неделю. К зиме вырубили все деревья на бульваре. Исчезли с улиц и дворов голуби, кошки и собаки. Располагавшийся неподалеку от нашего дома Андреевский рынок из праздничной выставки пищевого изобилия превратился в мрачную пустыню. По городу распространились упорные слухи, что детей воруют, убивают и продают потом на рынках в качестве телятины. Поэтому мать категорически запретила мне выходить на улицу. Отца отправили в Омск, куда была эвакуирована Картографическая фабрика для срочного выпуска военно-морских карт, и мы с матерью остались вдвоем. Началась бесконечная, черная и голодная блокадная зима.

      Ветер