– Почему ты нам помог? – тихо спросила она, поднимая к всаднику глаза, теперь уже явно полные не дождинок, а слез.
– Кто тебе этот человек? – вопросом на вопрос ответил всадник.
– Он мне сын. Не приближайся, добрый человек – это опасно.
– Нет! – он усмехнулся. – Сейчас, полагаю, твой сын не опасен. И не надо лгать – больных оспой мне случалось видеть. Послушай, женщина, я знаю здесь неподалеку, в нескольких верстах, одну знахарку. Мне за время осады дважды случалось к ней ездить: один раз она извлекла мне стрелу из раны, которая уже воспалилась и опухла, второй раз помогла моему больному товарищу. Думаю, эта женщина вылечит и твоего сына, а у меня еще найдется несколько золотых, чтобы ей заплатить.
Женщина смотрела на него и понимала, что, вопреки всему, почему-то ему верит. Он неплохо говорил по-русски, и хотя в сгущающейся темноте она не могла рассмотреть его лица, ей показалось, что оно, по крайней мере, не вызывает неприязни.
– Но… У меня ничего нет. Ничего, что я бы могла тебе дать!
– А я у тебя чего-нибудь прошу? Надо спешить – вот-вот ночь, и по этой грязище будет вовсе не проехать. Укрой его, бери вожжи и поезжай за мной.
И, развернув коня, он тихим шагом пустил его вперед, в сторону трепещущих вдалеке огней далекой деревни.
Часть II
НАЕМНИК
Глава 1. Прерванный ужин
Второй день над Замоскворечьем курился горький густой дым. Горели несколько дворов да дом купца Пантелея Косого, его знаменитые винные погреба, накануне дочиста ограбленные, а после, чтоб с грабителей не было спроса, вдобавок и подожженные. Для чего лихим ратникам полковника Гонсевского понадобилось палить еще и обычные, небогатые дома, вряд ли кто смог бы сказать. Верно, они и сами не вспомнили бы, что их так обозлило – то ли кто-то из жителей Замоскворечья попытался вступиться за ограбленного, вот уж второй раз кряду, Пантюшку Косого, то ли приглянулась ненароком возле двора чья-то женка, а муж оказался несговорчив…
Это был далеко не первый такой пожар. Год назад, когда москвичи попытались поднять бунт против захвативших Москву поляков, те пожгли более половины города, и Замоскворечью досталось едва ли не более всего. После усмирения бунта жители принялись вновь отстраиваться, но отныне напуганные восстанием и обозленные сопротивлением ляхи уже не оставляли их в покое. Каждый раз, совершая вылазку из Китай-города, где они квартировали и занимали позиции, воины польского гарнизона обязательно затевали, по выражению москвичей, «какое-нибудь баловство» – и после их «баловства» непременно где-то что-то горело, кто-то считал убытки, а порою бывали и похороны… Любое возмущение против самовольства новых «охранителей» Москвы они почитали бунтом и спешили отцепить от поясов сабли.
– Вот ведь, почитай, с десяток обозов к ним тут давеча прикатили – снеди, вина, может, не на всех этих