Пахан. Что тебе, дедушка, надо?
Дед. Мешок с огурцами ваши забрали.
Пахан. Безобразники. (Обращаясь в глубь вагона.) Кто взял мешок с огурцами у деда, суки? Молчат! Дед, не помнишь, кто взял?
Дед. Где там упомнить. Кинули в ваш вагон. Отдайте хоть мешок, он у меня один.
Пахан. Хорошо, я сейчас всех перещупаю. (Он отошел вглубь, послышалась возня, и он вернулся к дверям.) Огурцов не нашел, а вот мешок какой-то валялся. Твой?
Дед (обрадованно). Мой, мой.
Пахан (кидает мешок). Тогда забирай. Больше ничего не могу.
Дед (поднимая мешок). Спасибо хоть на этом.
Дед понуро уходит. Оцепление осталось до отхода состава. Нам запрещено выходить, а если по нужде, то только в сопровождении караульного. Сержанты довольны, инцидент исчерпан, и не нужно следить, не убежал ли кто.
Я забрался на полку. На душе было скверно, гадко. Вскоре состав тронулся и до вечера нигде не останавливался. Только, когда совсем стемнело, прибыли на крупную станцию, сплошь заставленную составами (помнится, Бугуруслан), и наш товарняк стал. Стоим минут 5—10. В теплушке кто уже спал, кто готовился ко сну. Собирались закрыть дверь, как вдруг появился запыхавшийся сержант и закричал: «Подъем! Быстро строиться и бегом на отличный обед! Через 20 минут состав поедет, надо успеть». Спешно выгрузились и почти в полной темноте, цепочкой, во главе с сержантом, побежали мимо каких-то составов, складов, заборов. Вот столовая в плохо освещенном бараке. Столы, на 10 человек каждый, уже накрыты: миски, ложки и, главное, огромная кастрюля густого борща с хорошими кусками мяса на каждого, кастрюлька гречки. Самый шустрый быстро разливает горячий, вкусный, по-домашнему сваренный борщ. Так давно не было ничего горячего, кроме кипятка! Только успеваем съесть полтарелки, как вбегает сержант с командой: «Встать! Бегом к поезду, сейчас отправляется». Хватаем куски мяса, гущу, несколько ложек каши и, дожевывая на ходу, мчимся обратно. Эх, в спешке не захватили котелки, можно было слить оставшееся. Никак нельзя отстать, хлопот не