– Господи! Как хорош Божий мир, где мы живём!
– Ты живёшь в нём, чтобы стирать грязное бельё, – саркастически заметила соседняя прачка, со злобою мыля незамеченное прежде пятно на чьей-то кофте. И, не разгибая спины, не отводя глаз от работы, она плюнула на кофту.
– Ч у ж о е грязное бельё, – добавила соседка по другую сторону. Это была страшная, тощая женщина, состоявшая из одних костей. Она также говорила, не отрываясь от работы.
– Да, ваша правда, – вздохнула прачка, только что восхищавшаяся миром. – Да ещё полоскать это белье в такой хорошей реке! Что ж, на всё Божья воля, а на человека – судьба!
Тут мать Варвары, вдова Бублик, подняв голову, но боясь хотя бы на миг оторваться от спешной работы, держа руки с бельём в воде, спросила:
– Посоветуйте, добрые люди, – что делать, чтобы жилось полегче? Столько народа живёт лучше нашего!
– Им везёт! – зашамкала беззубая прачка. – Везёт человеку – и всё тут. Как сказка сказывает: счастливый клад найдёт, копая по найму могилу, несчастного ужалит змея на пороге дома в день его свадьбы. Поняла?
Вдова Бублик задумалась на минуту, потом опять спросила:
– Ну а коли нет человеку везения, что же делать в такой участи, как моя?
На плоту была только одна старуха. Казалось, она и не вслушивалась в разговор, но тут она быстро подняла голову и крикнула только:
– Терпеть!
Это слово неожиданно бросило одну из прачек в припадок гнева.
– Терпеть! – взвизгнула она и прибавила бранное слово. – Терпеть! Докуда? Зачем?! – истерически она била кулаком чью-то рубашку. – Терпеть! – крикнула она ещё раз, заскрежетав длинными жёлтыми зубами. – Ты ещё мало терпела? Глянь на себя, до чего тебя довело твоё терпение! Взгляни на свои руки!
Наивно старуха вытянула перед собой свои руки и с любопытством посмотрела на них, словно видя их впервые.
Это были страшные, тёмные руки, изуродованные работой, изъеденные ревматизмом. Их суставы распухли, мускулы смылись и стёрлись в работе, и страшные, как мёртвые сучья, кости выпирали из-под серо-фиолетовой кожи. Они – эти руки – свидетельствовали о долгой и честной жизни в труде во все возрасты жизни, во все времена года, при всякой погоде: в жару и холод, при ветре, в снег, дождь, туман и сырость; они имели дело с грязью – и твёрдой, и липкой, и жидкой, газообразной, всякой грязью, какую способен произвести человек. Они навеки потеряли свою первоначальную форму и гибкость, и ничто в мире уже не могло бы вернуть им белизну и здоровье. Как далеко отошли они от первоначального вида руки! Не будь прикреплены к старухе, не выглядывай они из-под её засученных рукавов, их едва ли кто принял бы за живые руки, с ещё органической жизнью. Их скорей можно было бы принять за комья пемзы, за что-то ископаемое, как куски давно погребённого дерева, за черепки глины. Они походили именно на предметы, что хранятся в музеях в отделах палеонтологии, мимо которых, не взглянув, проходит не думающая юность. На них молча смотрят только одинокие