Когда после выступления я вернулся на своё место в зале, на свободное рядом кресло сразу же подсел лысый человечек лет шестидесяти, чем-то похожий на доброго гнома.
Герой мемуарного рассказа «Грустный гений», выдающийся дирижер Натан Рахлин, увиден глазами художника и описан пером прозаика. Скупым штрихом очерчен незабываемый облик великого музыканта. Подробнее изображен невероятный по своей парадоксальности персонаж другого рассказа, «Ген негодяя» – «коротенького толстого человечка лет пятидесяти с округлой, как пицца, физиономией, проницательными серыми глазками и тёмной кучерявой шевелюрой. В руках он держал видавший виды рыжий портфель, толщина которого была сравнима лишь с животом посетителя».
Или вот почти карикатурное изображение телевизионного цензора: «…под его строгим взглядом она, мне почудилось, стала распухать ещё больше, а огромные глаза её, казалось, вот-вот выдавят стёкла очков и покатятся на пол…».
Талант живописца проступает и в описании интерьеров.
«Сравнительно небольшой кабинет, как и дверь, был отделан тёмным красным деревом, в левом углу стоял застеклённый книжный шкаф, на стенах в массивных рамах висело несколько картин старых фламандских мастеров… В центре был письменный стол, а за ним комод с множеством фотографий в рамках. Среди них мне сразу бросились в глаза портреты Ленина и Брежнева, стоявшие там на самом видном месте. Оба снимка были с дарственными надписями…»
Этот мастерски изображенный кабинет принадлежал знаменитому промышленнику и дельцу Арманду Хаммеру – одному из тех заметных деятелей XX века с громкими именами, с которыми, по прихоти судьбы, довелось встретиться автору этой книги…
Парадокс: Фрейдин-изобретатель, садясь за сочинение прозы, не изобретает ни своих героев, ни сюжетов. Он, как правило, черпает их из реальной жизни, пишет о том, в чем участвовал сам, что видел собственными глазами или слышал от других. Исключение делается лишь для рассказов-мистификаций, которые он пишет в честь «праздника дураков» – к Первому Апреля. Его принадлежность к миру точных наук, инженерии и бизнеса сказывается в другом – в пронизывающем его прозу чувстве здравого смысла, в неприятии наивных и примитивных социальных утопий. Всегда ли умны те, кто называют себя «интеллектуалами»? – спрашивает он в рассказе «О дураках, либералах и консерваторах». И произносит в ответ решительное: «Нет!» Ибо «…на самом деле их интеллект зажат в прокрустово ложе узкой специальности. Всё что за её рамками – лежит для них в сфере умозрительных теорий и мечтаний, к реальной жизни мало относящихся. Ты что думаешь, если некто, скажем, профессор математики, врач или там компьютерный кудесник, он что, по определению умный? …Да, да, не удивляйся, среди нобелевских лауреатов тоже полно дураков. То, что человек может быть болваном при каком-то большом таланте, особенно видно в Голливуде…»
Позволю себе ещё одну пространную цитату из этого рассказа: уж очень она актуально звучит в сегодняшней Америке, где все больше наших сограждан очаровываются идеями социализма:
Академический сноб уверен, что ежели у него докторская степень, то он по определению любую вещь понимает лучше тех, у кого степени нет. Эти люди смотрят на всё через розовые очки своего воображения. Так, к примеру, видел мир Маркс, когда писал свой «Капитал», хотя ни разу в жизни не посетил ни одной фабрики, а из рабочего класса был знаком лишь со своей кухаркой, с которой произвёл на свет незаконнорождённого сына. Мало того, либерал Маркс этого сына позволял впускать в дом только через чёрный ход. Недаром его дядюшка Леон Филипс, тот самый, сын которого основал голландскую фирму Philips, на просьбу Маркса подкинуть деньжат ответил: «Лучше бы ты, Карл, зарабатывал капитал, а не писал про него…» Умники, вроде Маркса, могут лишь придумывать умозрительные теории о том, как перераспределить то, что зарабатывают другие, да и себя при этом не забыть. То есть «весь мир насилья мы разрушим» – это они умеют, а вот «мы наш, мы новый мир построим» у них никогда не получалось. Ломать они могут, а строить – нет».
Яков Фрейдин умеет и любит строить. В его объемистом творческом портфеле – десятки изобретенных им приборов, смелых и ярких, поражающих воображение картин и отлично выстроенных рассказов о пережитом и увиденном.
Искренне завидую тем, кто не был знаком с ними раньше и, раскрыв эту книгу, впервые испытает радость общения с наблюдательным, умным и талантливым рассказчиком.
Ребе
– Если хочешь знать, так сиди и слушай, – сказала она, – я тебе про него расскажу. Ты должен это знать. Тридцать лет прошло, как его убили, а он и сейчас стоит перед моими глазами, словно живой. Будто смотрит на меня и улыбается. Но это только мне кажется, что смотрит, ведь он совсем слепой был и много лет не мог ничего видеть. Ну так вот, мы жили в Витебске рядом с синагогой, где он был раввином. Синагога наша была небольшая, даже маленькая, и на праздники для всех места не хватало. Мы из дома стулья приносили. Люди издалека приходили чтобы Ребе Якова послушать. Ты себе представить не можешь, как он говорил! За сердце брал. Его очень любили и уважали. За ум,