Олли носился туда-сюда между гостиной и кухней, собирал стаканы и грязные тарелки и загружал их в посудомоечную машину с таким знанием дела, какого Фред от него никак не ожидал. Когда машина наполнилась, Олли ее запустил, а сам принялся ополаскивать и складывать в раковину оставшиеся тарелки, чтобы отправить их в мойку вторым заходом. Фред собрал всю посуду со стола в кабинете и со столика для пикника на заднем дворе, куда гости ходили курить. Сегодня в доме у Питерсонов побывало не меньше пятидесяти человек: все соседи, сочувствующие из других частей города, отец Брикстон и его многочисленные почитательницы (его оголтелые фанатки, подумал Фред) из церкви Святого Антония. Они шли бесконечным потоком, скорбящие и зеваки.
Фред и Олли занимались уборкой молча, каждый был погружен в свои мысли, каждый переживал свое горе. Они столько часов принимали искренние соболезнования – да, справедливости ради надо сказать, что все соболезнования были искренними, даже от незнакомых людей, – что у них уже не осталось душевных сил, чтобы утешить друг друга. Может быть, это странно. Может быть, это печально. Может быть, это и есть пресловутая ирония судьбы. Фред слишком устал и был слишком подавлен, чтобы размышлять об этом.
Все это время мать убитого мальчика сидела на диване в гостиной. Сидела, глядя в одну точку, в своем лучшем шелковом платье, которое надела к приходу гостей, и обнимала себя за полные предплечья, словно ей было холодно. Она не сказала ни слова с тех пор, как последняя гостья – старая миссис Гибсон из соседнего дома, которая вполне предсказуемо ушла позже всех – наконец-то сообразила, что пора и честь знать.
Набралась впечатлений, теперь можно идти домой, сказала Арлин Питерсон мужу, закрыв переднюю дверь на замок и тяжело привалившись к ней.
Арлин Келли была тоненькой, как тростинка, и невероятно красивой в облаке белых кружев, когда предшественник отца Брикстона обвенчал ее с Фредом в церкви Святого Антония. После рождения Олли она осталась такой же красивой и стройной, но это было семнадцать лет назад. А когда родился Фрэнк, она как-то резко начала полнеть и теперь находилась на грани ожирения… хотя Фред по-прежнему считал ее очень красивой, и ему не хватило духу передать ей слова доктора Коннолли, сказанные на последней диспансеризации: С вашим железным здоровьем, Фред, вы запросто проживете еще лет пятьдесят, если не станете падать с крыши или выскакивать на дорогу перед мчащимся грузовиком, но у вашей жены диабет второго типа, и ей нужно сбросить как минимум полсотни фунтов, чтобы оставаться более-менее здоровой. Вы должны ей помочь. В конце концов, у вас обоих есть ради чего жить.
Но теперь, когда они потеряли Фрэнки, который не просто умер, а был убит, почти все, ради чего они жили, вдруг оказалось таким несущественным и даже глупым. Единственным, что осталось по-настоящему важным, был их старший сын Олли, и даже в своем неизбывном горе Фред понимал, что им с Арлин надо будет особенно бережно относиться