– Твердым стулом клянусь, – стонет. Это у них, у мух, самая святая клятва. Мне старик Сократ рассказывал. Он жизнью умудренный и приобретенными навыками многоопытный. – Только где ж ты влаги-то возьмешь, таракаша?
– Не боись, – отвечаю, – омнио меу мекум порто.
– Чего?
– Все свое ношу с собой, – поясняю. – На древнегреческом. Вымерший давно язык такой есть. На нем латинские люди говорили.
А сам к бедной насекомой подхожу и крылышко свое медленно, эффектно так подымаю. Для пущего впечатления. У меня под ним всегда немного воды есть. На непредвиденный, как говорится, случай. Вот, глядишь, и пригодилась полезная привычка. Муха из последних сил свой хоботок вытянула, коснулась спины моей обнаженной, и всю влагу ахом всосала. Потом полежала чуток и как зажужжит:
– Ай, спасибо, братец таракаша! Век не забуду избавителя! Вот сейчас крылья разомну, и вылететь попытаюсь, а потом мы тебя с подружками вытащим. Ты только научи, а то мы соображать-то так, как ты не можем. Образование не то, все решаем две глобальные проблемы – чё пожрать да где посрать. Тебя, кстати, как звать-то?
– Агамемнон, – отвечаю, а сам отчего-то засмущался перед глупой насекомой, застеснялся своего гордого имени.
– Очень приятно, – жужжит, – Гомемнон. Доброе у тебя имя, запоминающееся. А я Муша. Из роду Чкаловских. Слыхал?
– Слыхал, – говорю. А сам, естественно, впервые слышу. У нас до Зины Портновой сведений о таких летающих особях не доходило. – Как не слыхать? Об тебе только весь Санкт-Петербург накануне Нового года и говорил…
– Да ну? Правда? – удивляется. А я чувствую, что мой тактический прием удался. Недалекие умом экземпляры всегда падки на лесть.
– А что, – говорю, – не правда? Правда чистейшей воды! Ты, Муша, лети и сил там, на воле побыстрее набирайся, приятельниц ищи. А то я все свои неприкосновенные запасы тебе отдал, а самому покидать землю срок еще не пришел. И не забудь про обещание.
– Век воли не видать, – жужжит. – Я теперь за тебя, Гомемнон, любому человеку суп бациллою заправлю. Давай, таракан, до свиданьичка. Жди меня, и я того!
Прожужжала так, винтом к горлышку поднялась, только я ее, мохнатую, и видел.
Глава вторая. О разнице в мечтах и взглядах
Долго ли томился я за стеклянными стенами, вдыхая зловонные пары уходящего из посуды вместе с моим разумом алкоголя, – не знаю. Сморило меня дурным сном, в котором одни лишь кошмары вокруг тела моего ходили, норовили усы выщипнуть и лапки оборвать. Слышу только сквозь тяжелую, отравленную ядом дрему, зовет меня кто-то. Собрал последние силы, вверх глянул, а там над бутылкой целый рой мух кружит, а одна на горлышке устроилась и меня своим ведьмовским зеленым оком в натуре сверлит.
– Гомемнон! – кричит, разнося по стеклянной тюрьме утробное эхо. – Я это, Муша, помнишь еще?!
В голове моей что-то перевернулось, щелкнуло, и я события в памяти потихоньку