Три любви. Арчибальд Кронин

с возбужденным потным лицом, потом стал ждать. Казалось, он всегда ждет чего-то – немного нервно, немного мрачно, словно в предчувствии какого-то несчастья, которое однажды его настигнет. Эта склонность Фрэнка иногда заставляла жену недоуменно качать головой. Ей, женщине подвижной и деятельной, было чуждо его мироощущение. Часто Люси хотелось, чтобы он не был таким вялым, таким безразличным к мелочам, из которых состоит жизнь. В самом деле, не приходилось сомневаться в том, что лень родилась раньше слабохарактерного Мура, вдобавок у него часто менялось настроение, он на многие вещи смотрел скептически, – словом, Мур был чудаком, но чудаком, не лишенным талантов. Например, он мог очистить кожуру с яблока одной длинной лентой не толще облатки, вырезал прекрасные свистульки из ивовых веток, находил на побережье Ардмора мидии и жарил их, на зависть какому-нибудь отшельнику. Фрэнк виртуозно управлялся с зубочисткой, гоняя перышко во рту с видом человека, созерцающего саму вечность. А временами он совершенно неподражаемо шутил. Когда люди, как это часто бывало, высказывались на счет его великолепных зубов, он серьезно говорил: «Это потому, что в юности я чистил их репой». Или опять же, кто, кроме Мура, в компании жены, одетой в лучшее воскресное платье, мог остановиться неподалеку от собственного особняка и без тени юмора спросить у старого Боуи дорогу к себе домой?

      – Извините, мистер Боуи, – почтительно, без улыбки обратился к старику Мур, – не покажете ли, где живет мистер Мур?

      Когда ошеломленный Боуи, семидесятилетний старик апоплексического сложения, поднял трясущийся указательный палец, Мур с той же невозмутимой серьезностью кивнул:

      – Благодарю, мистер Боуи. Не примете ли вот это? – И, вытащив из кармана коробок, одарил пораженного старца одной-единственной спичкой, а затем, гордо неся голову, зашагал прочь, насвистывая мотив «Boyne Water».

      Люси ужасно тогда рассердилась. Тем не менее таков был Мур.

      Однако он редко бывал столь веселым. Порой на него находили пугающие приступы меланхолии, когда он, скорчившись и не шевелясь, со страдальческим видом сидел у камина, выпятив нижнюю губу и вперив неподвижный взор в пляшущие языки пламени.

      Более того, он почти не обладал даром завязывать дружбу, а если и выбирал себе друзей, то из очень странного круга. Среди них был ловец кроликов в Гилстонском лесу, дорожный мастер, который дробил камни для дороги на мыс, тот самый старик Боуи, которого Мур называл Старым Мореходом[3] и часто пугал тем, что научит его вязать на спицах, хотя ничего не смыслил в вязании. Но опять же, таков был Мур. Ф. Дж. Мур – лентяй, мечтатель, создатель ивовых свистулек, над которым, казалось, всегда довлело это не поддающееся определению меланхолическое предчувствие несчастья, предчувствие, которое частенько заставляло его мрачно говорить: «Меня ждет плохой конец. Если из меня не сделают лорда, то повесят. Точно».

      Но сейчас он уютно устроился на диване, а вскоре в комнату вернулась Люси. Она живо