Николай Николаевич Новосильцев, назначен был личным докладчиком Государя Императора, вместо Трощинского, – в управлении которого остались только уделы и почты, – управляющим делами вновь учрежденного комитета министров и товарищем министра юстиции. С многосторонним, энциклопедическим образованием, которое довершил в Англии, он соединял много других хороших качеств, но к сожалению имел также мало опытности. Если был таким же приверженцем английских учреждений, как граф Кочубей, то с большим сознанием предмета, хотя может быть с меньшим пониманием возможности применения их к духу русского народа.
Граф Павел Александрович Строгонов назначен был товарищем министра внутренних дел, графа Кочубея; это был честный и благородный человек, хотя не так многосторонне образованный как двое первых, однако много читавший и уважавший науку.
Князь Адам Чарторижский, которого мысль и душа конечно лежали более к Польше чем России, был назначен товарищем управлявшего иностранною политикой, старого и больного канцлера графа Воронцова. Впрочем, как известно, иностранной частью заведовал почти безучастно сам Император Александр. Все эти лица были безгранично преданы Государю, а трое первых и пользам России; все были англоманы в душе, как и тогдашнее высшее русское общество, которое единодушно восставало против всего французского, потому что с Францией было связано имя Наполеона, уже сделавшееся нетерпимым в России. Император питал искренно дружбу к своим молодым сотрудникам и в шутку называл их comité du salut public[13].
Старые коллегии, созданные сильной рукой и сплоченные временем, поддавались нелегко всеобщей ломке; одни из них, правда, с треском и шумом рушились; но другие уцелели на первое время и даже некоторые сохранили прежних своих начальников. К счастью для России, в главе управления финансами остался граф Васильев, человек государственный, умный и опытный, чтобы ни говорил о нем Державин[14], который против желания, принужден был уступить ему Государственное казначейство.
Здесь представляется важный вопрос: отчего в это время повсеместных реформ не обнаружилось того, можно сказать, взрыва общего негодования, которое высказалось впоследствии, когда в главе их явилась другая личность, вместо этих молодых сотрудников государевых, известных в публике под названием триумвирата? Отчего не заметно было и тени подозрения в искренности действий нововводителей, хотя к триумвирату принадлежал поляк, между тем как впоследствии общественное подозрение перешло в явное недоверие и разразилось над главой одного, может быть и невинно обвиненного? Конечно, были и в то время недовольные, как бывают всегда при уничтожении старого порядка