Я пытаюсь представить эту комнату такой, какой ее впервые увидел Калеб. Голые стены и пол, одинокая коробка с хлопьями на полке. Почти кладовка. Единственное отличие – шкаф. В кладовках не бывает шкафов. Я как-то сказала об этом Калебу. «Зато они бывают в бункерах», – ответил он.
Я стараюсь удержать в сердце звук его голоса, запечатлеть в голове его слова, но чувствую, как они потихоньку ускользают. Теряются в дымке памяти. При Калебе дом был полон жизни. Внизу громко работал телевизор, на втором этаже топотала Мия, на чердаке слушал музыку Калеб. Я бы рассказала ему сейчас о тишине. О том, как она способна заполонить собой комнату, просочиться в каждый ее уголок, воцариться в ней навсегда. О том, как она душит, вытесняя из памяти его голос. Я бы рассказала ему, как всю первую неделю звонила на его мобильный (пока карту не заблокировали), чтобы услышать его голос на автоответчике, потому что ощущала давящую тишину. Все воспоминания о нем ускользают сквозь идущую трещинами память, унося с собой и меня.
Серый костюм в полоску
Я кладу дощечку в другую коробку, предназначенную для его личных вещей. Калеб сам смастерил табличку, и, возможно, мама или сестренка захотят ее сохранить. А сама возвращаюсь к разбору одежды.
В шкафу висят поло с горизонтальными полосами – школьная униформа Калеба. Школа не притесняет учеников в плане одежды. Брюки у парней могут быть черные, синие и цвета хаки. Верх любой, но обязательно с воротником. Вот ребята и одеваются кто во что горазд: в обтягивающие стильные поло, свободные спортивные поло, безрукавки поверх белых консервативных рубашек. У девушек тоже немаленький выбор в одежде. Нам разрешается носить платья, юбки и бриджи.
В нашей школе все на порядок круче, чем в других. Шкаф хранит в себе образ школьного Калеба. Комод – его непринужденный прикид. В его школьном шкафчике всегда лежали футболка и джинсы, в которые он переодевался после трех часов дня. В пакете на молнии в углу шкафа висит костюм. Калеб надевал его в прошлом октябре на школьный бал.
Я касаюсь пальцами холодной молнии, но не расстегиваю ее. Тем вечером, когда я одобрительно провела ладонями по облаченным в пиджак рукам Калеба, он сказал мне, что этот костюм – отцовский. Тогда я взглянула на него по-новому. Папа Калеба умер. Калеб вырос и возмужал без него, и вот настало время, когда костюм отца стал ему в пору. Я сочувствовала утрате Калеба, но порой забывала о его горе, так как при мне в его жизни всегда присутствовал Шон. Короткое признание Калеба еще больше сблизило нас. Он позволил мне увидеть частичку своего прошлого.
Я кидаю пакет на постель. Он размером почти с человеческий рост, и меня вдруг переклинивает. Мне кажется, что я найду в нем не костюм, а что-то другое. Руки чешутся от нетерпения. Я расстегиваю молнию.