Севка удивлённо посмотрел на Тоню-Соню. Ничего себе «Соня» – в глазах у неё что-то металось, а щёки разгорелись, будто от бега. Однако затронутая тема была слишком интересна. Поэтому Севка задал новый вопрос:
– Усто Саид, а вам самому никогда не хотелось изобразить человека?
– Хотеться-то не хотелось, но однажды пришлось. Как ты, деточка, говоришь – «изобразил», настоящую фигуру из глины изобразил.
– Статую?
– Так. Статую. – Слово «статуя» усто произнёс неверно – с ударением на втором слоге.
– Расскажите. Пожалуйста, расскажите!
– Давно это было, а, белобородые? Лет с полсотни тому назад?
– Давно, ох, давно, – старики согласно закивали головами, – пятьдесят лет утекло, как вода в песок.
– Значит, уже после революции[8], – уточнил Севка.
– После, деточка, после. Революции лет пять уже тогда было, а мы всё не знали, какая она есть, революция. Слыхом-то слыхали, а видом-то не видали. С языка на язык перекидывалось: в Ташкенте, в Самарканде, в Кушке[9] Советы[10] появились. Да наш город под басмачами был – бандиты, всё одно что фашисты. Помните, старики?
– Ох, страшное время Аллах послал. Амударья не водой, а кровью полнилась.
– Правду белобородые говорят. Зверствовали бандиты, вспомнить страшно. Город наш совсем разорили. Баи и кто побогаче – все ушли: кто в Афганистан ушёл, а кого, говорят, в Париже видели. Город такой во Франции есть, деточки. Хозяин мой тоже ушёл. Большой усто был, много секретов знал. Деньги забрал, жену-детей забрал, ковры забрал, а мастерскую не забрал. Как её заберёшь? Стал я один работать – сам хозяин, сам работник. Глину мешу, гончарный круг верчу, посуду в печи обжигаю. Посуда, деточки, людям всегда нужна. Приходили люди, горшки мои брали и меня не обижали: кто горсть зерна принесёт, кто кислого творогу, кто шерсти… Ну, слушайте, деточки, как дальше было. Жили мы, значит, в страхе. Каждый день к смерти готовились. Басмачи-то стояли в старой крепости, – усто махнул кисточкой в сторону реки. – Место там высокое, с башни все дороги видны. Революции бандиты боялись, всё стражу на крепости выставляли. К нам они потом редко наведывались – со стриженого барана шерсти не нащиплешь. Окрестные кишлаки грабили. Каждый день добычу носили.
Усто поставил на землю готовое блюдо и взялся за новое.
– Помню, среда была – день, значит, базарный. Сижу я вот так же, работаю. Люди пришли, по рядам ходят, немного торгуют. Вдруг крик, свист, плётки в воздухе хоп-хоп, кони фыр-фыр – басмачи пожаловали. Люди разбежались, товар бросили, спрятались кто куда. Я и вскочить не успел. Двое прямо ко мне в айван въехали; как были на конях, так и въехали. Посуду побили. Оба важные – главари, значит. Один русский, другой из наших. Русский молодой ещё, выправка военная, мундир в обтяжку, на груди шнуры золотые,