– Если бы погиб ты и остался Арсенал, то это было бы для меня самым великим горем.
– Но там сгорели сотни древневосточных манускриптов и рукописей!
Брат расхохотался. Я недоуменно смотрел ему в рот, совсем не ожидая такой реакции.
– Должен тебе открыть один секрет, – наконец, посмеявшись и вытерев слезы ладонью, заявил он мне с тихой улыбкой. – Все эти манускрипты и рукописи написал я.
От такого заявления я чуть было не свалился с кровати.
– Ты написал все эти труды и философские трактаты?
– Кроме одного, – серьезно заметил он.
– Свитка с описанием искусства боя поясом?
– Нет. Свиток «Оби-но катана» тоже создал я.
– Ты хочешь сказать, что придумал семьсот приемов владения этим искусством?
– Вот именно. Я бы создал и больше приемов, но в какой-то момент потерял интерес к этой работе. – Но я слышал, как очкастый студент рассказывал об истории возникновения этого искусства.
– Историю его возникновения написал тоже я.
От удивления я сел на кровати и почесал затылок забинтованной рукой.
– Что же в таком случае ты не написал?
– Дневники одноногого Сёдзо, остававшегося в Иркутске вместе с Синдзо. Они основали во времена Екатерины Второй одну из первых школ японского языка в России, в то время, как Дайкокуя Кодаю вместе с товарищами вернулся на родину. Но ты не переживай, у меня очень хорошая память. Я их прочитал и воспроизведу слово в слово.
– Но подлинник рукописи сгорел! – в отчаянии воскликнул я.
– И подлинник можно восстановить, – добродушно успокоил меня мой брат-мистификатор.
– Тогда я совсем ничего не понимаю, – развел я руками. – Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор вокруг свитка, началась война между школами?
Брат посмотрел на меня хитроумным взглядом и серьезно спросил:
– А ты как думаешь?
Что я мог об этом всем подумать? Брат оглянулся по сторонам и вдруг начал быстро и увлеченно говорить:
– Ты что? Ничего не видишь вокруг себя? Не понимаешь, что наше общество превратилось в стоячее болото, а деградирующая партийная верхушка, боясь выпустить власть из своих рук, всеми способами старается подавить любую опасность, грозящую ее маразматическому учению?
Я в ужасе оглянулся на дверь, боясь, что кто-нибудь может услышать крамольные речи брата.
– Неужели ты не видишь, что наша интеллигенция выродилась, превратилась в чиновников, готовых по мановению дирижерской палочки плюхнуться в грязь лицом? Наше государство гибнет, моральное состояние народа падает все ниже и ниже, все в этой стране превращаются в рабов, а ты пишешь хвалебные статьи в своих газетах, радуешься дутым успехам. Но ждать осталось недолго. Война в Афганистане – это начало их конца.
Я впервые в жизни слышал подобные слова, и не от кого-нибудь, а от своего брата. В эту минуту я понял, что совсем его не знаю, хотя наше детство и юность прошли вместе.
– Но ты очень многим рискуешь, – предостерег я его.
– Я буду делать все