На какой-то стадии засыпания, у меня пропадало ощущение самого себя, относительно своей системы координат известной мне от рождения. Я вдруг переставал воспринимать себя Алексеевым, со всей своей (уже!) тридцатишестилетней с половиной историей, со всей своей внутренней географией, вредными привычками и моральными искажениями. К совокупности всего, что я понимал под собой ранее, я больше не имел отношения. В голове словно нарушался какой-то контакт, соединение меня со мной на несколько секунд прерывалось и в этот момент приходило отчётливое понимание, что меня на самом деле и вовсе не существует. И это вот понимание наполняло меня диким ужасом. Мне не что было ориентироваться, не за что ухватиться, чтобы продолжать существовать в этом мире под родным для меня Алексеевым. Просто если я больше не Алексеев (в чём мне только что пришлось убедиться), то мне просто не положено быть здесь и тогда я вскакивал с постели и смотрел своими посторонними глазами на комнату. Хорошо хоть обстановка комнаты была многообещающей. Спальня содержала уйму фото подсказок (об этом я уже позаботился) и благодаря этим шпаргалкам я научился восстанавливать себя буквально из ниоткуда.
Каждый раз, когда я ложился спать, я боялся повторения этого приступа. В первый раз это произошло после того, как накануне я переусердствовал с алкоголем, но потом случалось и на сухую. Очень скоро я пришёл к тому, что без алкоголя у меня в принципе не выходило заснуть и в итоге я начал пользоваться его услугами регулярно. Где-то за час до сна.
Я готовился ко сну как к войне. А как ещё в моём положении к нему было готовиться? Правда, от этих приготовлений на версту веяло импотенцией. Спиртное же носило характер “виагры”. Всю ночь, в плане сна я словно насиловал сам себя.
Помимо дефицитных семи часов (времени битвы за сон), непосредственно кровати (места, где происходило сражение), постельных принадлежностей и силиконового матраца, в моём ночном противоборстве с бессонницей были задействованы и другие средства, сопутствующие глубоким и беспрерывным грёзам. Например, пижамная экипировка с камуфляжным узором, ушные вкладыши (так называемые “ночные наушники”) и слепая маска, которой в отличие от штурмовой маски полагалось закрывать не лицо, а только глаза. Такая маска с возвратной функцией.
Кроме того, за сорок минут до сна, я нараспашку проветривал спальное помещение, на всякий случай задёргивал шторы, а на прикроватную тумбочку ставил стакан с водой щедро заряженной “валокордином”. Про “боевые” сто грамм можно не упоминать. Эта алкогольная норма мне всегда ассистировала.
К качеству ночного отдыха я подходил очень серьёзно. Нельзя потерпеть позорное фиаско в четвёртый раз за неделю. Не то чтобы мне не нравилась действительность. Просто в последнее время её стало для меня слишком много, больше чем я мог освоить. Однако я твёрдо решил, что если и сегодня ночью у меня опять ничего не получится, то ближе к шести утра я воспользуюсь запасным вариантом, но о нём расскажу позже, а сейчас – спать. Время пошло.
В спальной маске я ничего не видел. А если к этой моей маске добавлялись резиновые затычки, то в комплексе у меня пропадал также и слух. Интересно, какие сны снятся слепым? Наверное, какие-то специальные, невидимые сны, легко поддающиеся осязанию. По сравнению с этими закрытыми снами, наши открытые, т.н. зрячие сны – это словно музейные экспонаты также бесплотные для посетителей. Страшно представить, какие кошмары нащупывают в своей темноте слепые.
Через несколько часов алкоголь переставал приносить пользу и, лишённый его подспорья, я пронзительно просыпался в самом средоточии ночи. Раз – и открывал под маской глаза. Сознание подключалось молниеносно. Словно в тёмной комнате резко включали свет. Всё, я на линии. Когда-то это происходило гораздо тише, спокойней. Лампочки на воображаемой приборной панели у меня в голове загорались постепенно. Сначала одна загорится – я шевелился. Потом вторая – мне не хотелось вставать. Третья. Четвёртая. А там, глядишь, четвёртая погорела немного и погасала, за ней начинала мигать третья и в обратном порядке меня снова клонило в сон. Лампочек было много. Проходило немало времени, прежде чем все они до одной зажигались и принимались стабильно и ровно гореть. На это уходил иногда час. Иногда полтора. Иногда, два, три часа. В выходные утром, с девяти до двенадцати. Пока дремал.
Теперь эти лампочки загорались если не все сразу, то по несколько лампочек одновременно. Штук по десять на одном участке внутричерепной панели, потом столько же на другом, они освещали целые области моего сознания, все главные