– Вы сегодня – могильщик?
– Ну, одно другому не помеха, Боря. Я в третьем акте. И вообще способствует.
Поцелуи, объятия, восклицания. «Иудин день», да и только! Я скромно примкнул к семье Жени Козыревой и ее тогдашнего мужа, актера Саши Бурцева, которого узнал еще во время съемок. Они знакомили меня со своими коллегами.
Я ловил на себе любопытные взгляды. Видать, уже разнесся слух о новеньком, приглашенном в театр на роль Гамлета…
Ровно в одиннадцать появились Николай Павлович, директор театра Н.Д. Карманов и драматург А.П. Штейн. Их, разумеется, встретили аплодисментами.
Когда я виделся с Николаем Павловичем летом, то, при всем уважении к нему, не вполне чувствовал расстояние, которое между нами создавала субординация, а в его отношении ко мне было что-то покровительственное, что внушало мне веру в благополучный исход той умопомрачительной авантюры, на которую я пошел. Здесь же, в Выборгском ДК, сидя в задних рядах фойе, я наблюдал, как Л.Н. Свердлин, А.А. Ханов, Е.В. Самойлов, Б.Н. Толмазов и другие народные артисты явно неспокойны пред его светлыми очами. Во вступительном слове Охлопков нашел место, чтобы упомянуть каждого, обратиться к кому-нибудь с шутливым замечанием или вопросом; остальные реагировали по обстоятельствам, в зависимости от шутки или ответа осчастливленного, примеченного Николаем Павловичем. Я ловил себя на том, что тоже хочу перехватить его взгляд, обратить на себя внимание. Все во мне кричало: «Вот он я! Ну глянь в мою сторону! Ну приласкай меня взглядом!» Напрасно. Мне стало стыдно за себя, и я, стараясь держать себя в руках, пытался вслушаться в то, что он говорит, и разобраться в ситуации.
А новостей было много. Николай Павлович говорил о том, что сезон будет ответственный и очень, очень интересный. Он говорил о прошедшем XX съезде партии как о событии выдающемся. Все замерли: помнили злополучное собрание в Перми, но Охлопков о нем, конечно, ни слова. Зачем? Знают кошки, чье мясо съели. Говорил, что это грандиозное событие налагает обязательства на театр в целом, на каждого в отдельности, обязывает трудиться ответственно, творчески, граждански смело. Что оно развязывает руки самому дерзкому эксперименту, чуждому театральной рутине и штампам устаревающего (подчеркнуто) актерского искусства! «Дело надо делать, господа, а не разговоры разговаривать!» (Намек?) В фойе затаились. Сейчас врежет. Но нет, пронесло, слава богу.
И он, Охлопков, многое продумал за это время и считает: все, что произошло, пойдет на благо процветания нашего театра, который не случайно назывался когда-то Театром Революции, а теперь так же не случайно носит имя поэта-реформатора Владимира Маяковского. И как бы предчувствуя, что XX съезд должен был произойти, театр, чем он вправе гордиться, еще два года назад поставил «Персональное дело» присутствующего здесь А.П. Штейна, пьесу смелую, острую. А как примеры в области поиска новых форм Охлопков называл «Грозу», «Гамлета» и привел фразу из идущего в театре «Клопа»: «Театр – не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло!» Так что еще смелей, еще острей,