– Снимайте крышку!
Мы с Вовкой с трудом неумело стаскиваем тяжелую деревянную крышку – платформу. Внутри рамы система рычагов, соединенных со стойкой, на которой находятся шкала веса и крючок для установки крупных дисков – гирь. Бригадир бросает нам ветошь, приказывают убрать мусор, насыпавшийся в раму из щелей крышки, протереть все рычаги тряпкой с керосином особенно тщательно, до блеска протереть «ножи» – ржавые стальные призмы, на которые опирается крышка. Мы выгребаем землю и щепки, протираем всю систему керосином и ставим крышку на место. Вовка вытирает пот со лба. Я присаживаюсь на край платформы.
– Что сел? – вскидывается бригадир. – Принимайся за другие! Помощнички!
До обеда мы успеваем сделать еще одни весы, после обеда еще пару. К концу смены у нас с Вовкой языки на плечах.
– Ну вот! – ворчит Вовка. – Вот тебе и аналитические…
Так шли дни. Июнь – месяц обстрелов. Немцы уже давно не бомбят Ленинград – себе дороже, но зато регулярно и методично его обстреливают. Их орудия стоят у Средней Рогатки, у Пулково и еще где-то рядом. Ежедневно в разных районах рвутся снаряды и гибнут люди. Рассказывают о прямом попадании снаряда в движущийся трамвай. Кровавое месиво вывозили на грузовиках. На стенах домов появились синие прямоугольники с белыми надписями «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».
Наше место тоже опасное. Немцы постоянно бьют по Обуховскому мосту в трехстах метрах от нас. Достается и нашему заводу. За недели, что я здесь работаю, снаряды трижды разрывались на его территории. Один из них попадает в башню. На один день останавливаются знаменитые, самые точные в городе часы, но на другой – они снова в ходу. Не удается немцам остановить время!
В середине второй недели папа спросил меня:
– Как тебе нравится работа?
– Никак. Тяжело. Грязно. Тупое дело. Бригадир грубит. Целый день в мусоре, керосине, мазуте…
– Но ведь это работа. Ты просто никогда не трудился.
– Трудился. Чердак мы очистили – раз. Платформу песка в прошлом июле сгрузили – два. Щели я в Польском саду копал – три. Дрова мы с тобой зимой пилили – четыре. А тут каждый день одно и то же: платформы, мусор, номерок в восемь, номерок в пять. Как в тюрьме.
– То, что ты говоришь – ужасно. – Папа внимательно и строго смотрит на меня. – Никогда не думал, что у тебя может быть отвращение к труду.
Он был не прав, мой умный и всезнающий папа. У меня не было отвращения к труду как таковому. Ни тогда, ни после. У меня было отвращение именно к этому виду труда. Видимо, я не был рожден механиком часовой мастерской. И поэтому мне было тошно.
Но иногда весовая мастерская приносила неожиданные радости. Однажды Вовка не вышел на работу, и я трудился один. Товарные весы, обсыпанные чем-то белым, попались на этот раз особенно грязные. Я с тоской,